Единственное, что я ненавижу в своей работе учителем средней школы – это ежегодная проверка проектов на тему «Живая история». Предполагается, что дети берут интервью у своих бабушек или дедушек, спрашивая их о молодости, сохраняя эти воспоминания для потомков. Ну и для того, чтобы поднять свой средний балл. Интервью может быть в видеоформате, аудиоформате, либо в письменном виде.

Семнадцатилетний опыт в проверке подобных заданий подсказывал, что ждать чего-то особенного не стоит. Тем более, в этом году поток был не самым одарённым.

Придя домой, я налила себе бокал вина и приготовилась к долгой ночи, наполненной рассказами по типу «В твои годы у меня было всего две пары штанов» и «Мой брат получил ремня за то, что его мяч попал на соседский участок». И, конечно, все эти рассказы были аккуратно приправлены бесхитростными расистскими и сексистскими комментариями, которыми обычно разбрасываются люди старшего поколения.

В моем классе учится девочка, которую я буду называть Оливией. Она была тихоней с пухлыми щечками, которая никогда не получала оценок выше четверки. Я ожидала, что ее проект будет таким же непримечательным, как и она сама. Возможно, именно поэтому я была так глубоко встревожена тем, что я увидела тем вечером.

Оливия почему-то сдала два диска, так что я решила начать с того, на котором написано «Интервью». Изображение дважды оборвалось перед тем, как на экране появилось зернистое изображение гостиной. Комната была похожа на рай барахольщика. Оливия сидела, сжавшись на кресле, сминая в руках тетрадку, словно испуганный зверек. Напротив нее сидел мужчина с мрачным выражением лица, курящий сигарету.

«Давай, начинай», – прошептал женский голос за кадром. Комически огромные глаза Оливии сначала посмотрели в камеру, прежде чем сфокусировать свое внимание на мужчине.

«Со мной сейчас мой двоюродный дедушка Стивен, – она сказала почти неслышно. – И он расскажет нам свои воспоминания об армии».

Казалось, будто двоюродный дедушка Стивен скорей хотел бы оказаться в окопе, чем здесь, но он терпеливо ждал вопросы.

Сначала Оливия начала читать заранее подготовленные вопросы с листочка, который я им выдала. Его ответы были достаточно краткими. Пару раз за кадром слышался голос мамы девочки: «Оливия, говори погромче». Скукота, как и всегда.

Самое интересно началось, когда Оливия убрала тетрадку и начала задавать свои вопросы: «А тебе вообще нравилось в армии?»

Они явно не обсуждали эти вопросы заранее. Двоюродный дедушка Стивен издал хрип, который можно услышать у каждого заядлого курильщика: «Не особо. Но я был рад тому, что мне удалось выбраться из родного городка».

«А куда ты отправился?»

«На Балканы».

«Ого», – сказала она. Сомневаюсь, что она знает где это, потому что ее следующим вопросом было: «Сильно ли Булканы отличаются от нашего города?»

«Да».

За кадром раздался кашель, возможно мама пыталась намекнуть двоюродному дедушке Стивену, чтобы он был чуточку поактивнее.

Однако у Оливии явно разгорелось любопытство. «Дедушка Стивен, – спросила она, – а какое у тебя самое худшее воспоминание из армии?»

Немолодой мужчина смахнул пепел в пепельницу и медленно встал с кресла. «Сейчас вернусь», – пробормотал он. Изображение пропало.

Когда экран снова загорелся, изображение осталось все тем же, только на столе поверх всего мусора теперь лежали несколько листов бумаги. Один из них двоюродный дедушка Стивен держал в руках.

«Я был совсем ребенком, когда поступил на службу, – сказал он, смотря на Оливию. – Ровесником твоего брата». Оливия кивнула. «Я никогда не видел настоящего боя. Каждый раз меня отправляли в города Восточной Европы, которые были разрушены в ходе гражданских войн. Одни руины. Я чувствовал себя дворником, что меня пиз…»

«Кхм!» – попыталась спасти ситуация мама.

Двоюродный дедушка Стивен вздохнул и опустил взгляд на бумагу. «Мой отряд был отправлен в школу, от которой почти ничего не осталось. Битые стекла, обваленные стены, но что поразило меня больше всего – школа находилась в таком состоянии уже несколько лет. И никто ничего с этим не делал. Я видел, как дети проходили мимо нее, чтобы попросить денег или какой херней они там…»

Камера наклонилась к полу, и я услышала, как мама что-то строго шепчет двоюродному дедушке Стивену. Я не слышала точно, что она говорит, но вполне могла представить.

«Ты хочешь услышать историю или нет? – рявкнул он в ответ. – Тогда я буду рассказывать ее так, как хочу».

«Мам, – вмешалась Оливия, – не перебивай, пожалуйста».

«Ты будешь потом это всему классу показывать?»

«Нет, мама, мы просто сдаем это учителю».

«Наверняка он и не такого дерьма наслушался, – добавил двоюродный дедушка Стивен. Я, конечно, не «он», но в остальном он оказался прав.

Камера вернулась на исходное положение.

«Ладно, меньше болтовни», – проворчал он. Он поднял листок бумаги почти вплотную к своему лицу. «Я нашел это письмо в подвале. Я ни слова не понял, но мой товарищ смог мне его перевести. Сначала я тебе его прочитаю. А потом расскажу, что видел в подвале.»

По моей спине побежали мурашки. Мама увеличила изображение двоюродного дедушки Стивена. Листок дрожал в его ослабленных старостью руках. Он начал читать:

Уважаемый господин,

Я никогда не любил свою страну. Множество бед и разрушений являются последствием патриотизма, и мне не важно, какое название у моей страны на карте. Любая бойня является бессмысленной, поэтому я стараюсь держаться от этого подальше. Но отнюдь не нападения и насилие унесли жизни моей жены и нашего ребенка. Это была болезнь. К счастью, смерть сжалилась над моим ребенком, и он ушел без особых мук. Надины страдания растянулись на долгое время. Я мог лишь с ужасом за этим наблюдать, не в силах ей помочь. Единственным утешением было то, что я всегда был рядом. Я перестал ходить на работу, и никто не интересовался, где я. Наверно, они даже не заметили моего отсутствия. Школа находилась не так далеко от моего, я видел ее из окна. Я бы мог приходить туда хотя бы на пару часов, а потом возвращаться домой. Но какой смысл? Я же просто мыл полы. Я был бесполезен как для мира, так и для моей семьи.

Я пытался отвезти Надю в больницу, но путь был далекий и недешевый. В ту же ночь, когда мы вернулись домой, она умерла.

После того как Нади и малышки не стало…все как в тумане. Я не выходил из своей лачуги, ничего не ел и почти не спал. Не один раз меня посещали мысли о суициде. Мысль об этом была очень соблазнительна, но я был парализован своим горем.

Единственное, что удерживало меня от полного падения в яму отчаяния было радио. Я никогда его не выключал. Если честно, я мало что понимал – единственная волна, которая ловилась была на английском (вроде как). Но сам факт того, что я слышал голоса и музыку, вселил в меня веру, что где-то еще сохранилась мирная жизнь свободная от вечных бомбежек.

Не знаю, сколько прошло, прежде чем я снова увидел дневной свет. Голова шла кругом от голода, мне нужно было найти еду. Радио я, конечно же, взял с собой. Оно было моей единственной компанией на все время моего заточения. Оно говорило со мной перед сном и после пробуждения. Я не понимал ни слова из того, что оно говорило, но понимал, что оно мне нужно, как воздух.

Когда мои запасы продовольствия и воды начали истощаться, я понял, что мне пора возвращаться на работу. Так я и сделал. Следующим утром я вернулся в школу на свою позицию уборщика.

Никто не спрашивал, где я пропадал. Как я уже сказал, Надина болезнь протекала на протяжении долгого времени, и некоторые учителя об этом знали. Я благодарен, что никто не заставлял меня вернуться на работу в такое тяжелое для меня время. Учителя со мной особо не общались, но всегда приветливо улыбались при встрече.

За время моего отсутствия работенки накопилось много, поэтому я взял швабру, тряпки и принялся за работу. Я знаю, что все рады моему возвращению. А еще никто не был против моего радио. Я везде носил его с собой, поставив самую низкую громкость, чтобы никому не мешать. Жалоб никаких не было. Мне кажется, им это даже нравилось.

Школа не очень большая, но требует большого ухода. Полы всегда липкие и в пятнах, поэтому большую часть времени я провожу со шваброй руках. Где дети, там и беспорядок - наверное, поэтому у меня всегда будет работа. Иногда мне приходится передвигать мебель, чтобы убедиться, что пол полностью чистый, но мне это не в тягость.

И ремонт! Школа всегда нуждается в ремонте, и я с радостью помогаю. Иногда я чиню парту, которая сломалась, слушая звуки, которое издаёт радио, иногда занимаюсь более серьезными вещами. В такие дни, когда у меня есть подобная работа, я чувствую себя по-настоящему полезным, как винтик в большом механизме. Что бы эта школа делала без меня? Мне потребовалось много времени, но я снова чувствую, что у меня есть цель.

В школе есть кладовка, полная различных консервов. Вместо оплаты мне разрешено брать столько еды, сколько мне нужно. Такой расклад меня вполне устраивает - что я вообще буду делать с деньгами? Раньше я брал еду и ел ее дома, но, когда я стал ночевать в подвале, никто, кажется, не обратил на это внимания. Эта школа для меня особенная, и я не могу оставить ее без охраны.

Когда меня одолевают воспоминания о жене и ребенке, я увеличиваю громкость радио, чтобы заглушить эти мысли. Это единственное, что мне помогает.

Но не этим утром.

Этим утром я проснулся от звенящей тишины.

Я начал лихорадочно осматривать радио в поисках возможной поломки. Я пользуюсь им настолько долго, что уже забыл, когда впервые включил его. Неужели оно просто дожило свой век и испустило свой последний вздох? Я потратил целый день, пытаясь починить его. Большую часть этого времени я плакал. Без него я схожу с ума.

Я решил, что, если я не починю его к закату, то я покончу с собой. Я пишу это, потому что солнечного света становится все меньше и меньше, и я начинаю принимать свою судьбу.

Я думал о том, как в последний раз пройдусь по коридорам своей школы, попрощаюсь с учениками и учителями. Я знаю, что по мне будут скучать. Но я не могу заставить себя покинуть эту комнату. Как я могу уйти, зная, что здесь лежит мое безжизненное радио?

Слез больше не осталось. Дышать становится все тяжелее. Меня вырвало тем, что было в желудке, и у меня снова кружится голова, как после смерти Нади. Желания жить все меньше.

Но прежде чем покончить с жизнью, я закрыл дверь в комнату и подставил под ручку стул. Это единственная комната в подвале, в ней есть небольшая створка, которая пропускает достаточно света, чтобы я мог видеть, что делаю. Если кто-то соблаговолит прийти на мои поиски, он не увидит это жуткое зрелище. Возможно, они увидят, что дверь заблокирована, почувствуют запах моего гниющего тела и просто забудут о моем существовании.

Но это письмо и радио я оставил снаружи комнаты. Добрый господин, если Вы это читаете, у меня к Вам лишь одна просьба: почините его. Спасите мое радио. Оно не заслужило смерти во сне, и мне стыдно, что я не смог его оживить.

Теперь я готов воссоединиться с Надей и маленькой Людмилой в раю. Надеюсь, школа сможет найти нового уборщика, который будет, как я, вкладывать душу в свою работу.

Час настал. Не забудьте про радио.

Станислав

Когда мама отдалила изображение, я увидела в глазах Оливии слезы.

«Спасибо, что поделились с нами, дедушка Стивен, – сказала мама дрожащим голосом. – Думаю, мы сняли все, что нам было нужно».

«Постой, – вмешалась Оливия. – Это ведь еще не конец. Что ты там нашел?».

Но дедушка не успел ничего сказать, как запись оборвалась. У меня отпала челюсть. Что в итоге? Что же дедушка Стивен там увидел?

Я тут же вспомнила, что еще был второй диск. Он не был помечен, но я наделась, что там записано продолжение.

Изображения не было, только звук. Я услышала голос Оливии.

«Здравствуйте, Мисс Джеррети. Извините, но мама не захотела записывать концовку дедушкиной истории. Но я попросила его закончить историю и записала все на диктофон в телефоне. Помнится, в начале этого года вы сказали, что историю пишут те, кто выигрывает войны, – она тяжело вздохнула и начала плакать. – Но даже если ты был жалким человеком, который никогда в жизни ничего не выигрывал, твоя история все равно заслуживает быть услышанной. Мне плохо спится после этой истории, но вы должны ее услышать».

Я чувствовала, как мои глаза наливаются слезами. Меня поразила искренность ее слов. Меня грела мысль о том, что она запомнила мои слова, которые я, в свою очередь, услышала от своего учителя истории.

Прежде чем я совсем расклеилась, запись продолжилась.

«Ладно, – послышался раздраженный голос матери. – Если ты хочешь дослушать историю – пожалуйста, но вставлять такое в школьный проект мы не будем».

«Дай ты мне уже закончить, – сорвался дедушка. – Если на тебя это так влияет, то иди на кухню и перекуси. Но Оливия хочет знать, чем все закончилось».

Мама что-то пробормотала и ушла. Оливия и ее дедушка остались одни. Я представила, как она выжидающе смотрит на него.

«Так ты нашел радио? Или от него ничего не осталось в результате бомбежек?»

Он прокашлялся, и послышался щелчок зажигалки.

«На том письме, – медленно начал он, – стояла дата».

«Какая дата?» – с любопытством в голосе спросила она.

«Две недели до того, как мы стали восстанавливать школу».

«Но ведь ты сказал, что ее разрушили еще два года назад».

«Да, – сказал двоюродный дедушка Стивен. – Так и было».

Наступила тишина, и я почувствовала, как покрываюсь мурашками. Мне было трудно выразить образы, пришедшие мне в голову, но двоюродный дедушка Стивен без труда облек их в слова. Наверняка он думал об этом всю жизнь.

«Этот мужчина, Станислав, пришел в разрушенную школу и как ни бывало убирал кровь и обломки, словно это были пролитые напитки и пыль. Он улыбался трупам в коридоре и верил, что они улыбаются ему в ответ, потому что им нравится его радио. Он передвигал трупы, чтобы подмести под ними полы. Крыша здания была наполовину обрушена, поэтому, когда шел дождь, он промокал до нитки, но явно ничего не чувствовал».

Я слышала тихие всхлипы Оливии.

«Я нашел кладовку, о которой он говорил. Там действительно была маринованная и консервированная еда, но готов поклясться, что на вкус она была полным дерьмом. Почти все они покрылись плесенью».

«И ты видел его труп?»

«Да. Висел под потолком, но он был…словно живой. Он даже не начал разлагаться. Значит прошло не много времени».

«Как думаешь, ему было больно?» – она спросила с ноткой отчаяния в голосе.

«Не знаю. Запах стоял ужасный, его лицо было посиневшим, а глаза вываливались из глазниц. Вот так». Видимо, он решил продемонстрировать ей для наглядности.

«А радио», – спросила Оливия сквозь рыдания.

Двоюродный дедушка Стивен глубоко затянулся сигаретой. «Оно было там, в целости и сохранности. И все еще работало».

Перевод мой. Оригинал