Из книги "Сумасшедшие истории".
Костюм
Фактически она была замужем. Но не жила с мужем уже три года. Он в Киеве, она в Алматы с дочкой Настей и мамой Алевтиной Михайловной. А не разводились, потому что так было удобно дочке ездить к отцу на Украину. Именно так мне объяснила Тонечка Власова своё семейное положение. Да, фактически в браке, практически в разводе. И что у неё с мужем договорённость по поводу семейного статуса. Если кто-то из них захочет развестись, то другой этому препятствовать не будет.
— Ну, раз не будет, тогда отлично, — сказал я и сделал предложение. Руки и сердца. Которое Тонечка благосклонно приняла, пообещав в ближайшее время переговорить с мужем по скайпу и сообщить ему о своём решении выйти замуж за меня. Через неделю, в свою очередь, сообщила мне, что муж в курсе и не очень рад этому. И разводиться не хочет. И поэтому она самостоятельно подаёт заявление в суд. И подала.
Я же накупил подарков и поехал знакомиться с будущей тёщей и падчерицей. Прилетел ранним утром. Тоня меня встретила в аэропорту. Обняла, поправила шарф, запихнула в свою Мазду, и мы поехали.
Тонечкина мама проживала в двухкомнатной квартире на краю города, в так называемом старом фонде. В хрущёвке, где уже три года с нею жили и Тоня с дочкой. Унылый обшарпанный дом. Такой же унылый подъезд, выкрашенный в зелёный цвет. Убитая квартира с мебелью 70-х годов выпуска. Нас ждали — Тонина мама, располневшая пенсионерка, и Тонина дочка, прыщавый подросток с настороженным взглядом.
Вручил цветы, подарки. Попили чаю. Под пристальными взглядами новых будущих родственников коротенько пересказал свою автобиографию. Тонина мама задала несколько вопросов о социальном статусе и о доходах. Ответил. Пошутил, что не взял справку из налоговой. Судя по реакции, мой ответ понравился.
Ещё раз попили чаю. После чего я отбыл с Тонечкой в съёмную квартиру. Останавливаться в двушке будущей тёщи мне не было никакой возможности. По дороге Тоня мне рассказывала про свою маму, какой она была замечательный педагог и как она одна вырастила Тоню. Мою будущую жену. Мою любимую женщину. Рассказала заодно и про своего мужа. Как он не уделял ей внимания и не давал ей самореализовываться. И что теперь он сидит в своём родном Киеве и не даёт ей развод.
А я любил Тонечку и хотел взять её в жёны. Любил безумно. Она была самой желанной, самой красивой, самой умной женщиной на свете. Я не мог жить без неё. И хотел, чтобы мы были вместе. И чтобы она никогда ни в чём не нуждалась.
— Тоня, ты переедешь с дочкой ко мне жить в Прагу? — спрашивал я её.
— Конечно, милый, — отвечала она, — с тобой хоть на край земли.
И я таял, я млел от счастья. Мы сидели в съёмной квартире на Байзакова и пили чай.
— Но я не могу бросить маму на произвол судьбы, — сказала Тонечка, — ей надо сделать ремонт в квартире, у неё кухня развалилась вся. Ты сам видел.
Я всё это видел, и про кухню Тоня мне говорила уже в прошлый раз. Я, как факир, быстрым движением достал из кармана куртки пакет с деньгами и передал Тоне. Пять тысяч долларов — на новую кухню.
— Ты такой милый, — Тонечка бросилась ко мне и начала целовать, — ты самый лучший.
В итоге вместо чая мы оказались в спальне, где спустя час Тонечка сделала новое заключение:
— Да ты отличный любовник, — потягиваясь, мурлыкнула она.
И я вновь растаял. Как сахар в чае, который мы так и не допили.
Оделись. Поймали на улице такси и поехали к моей сестре в гости, где нас ждал шикарный стол: бешбармак, манты, плов… Было такое впечатление, что сестра решила нас замучить едой. Мы сидели за столом, ели, рассказывали о своих планах. Как переедем в Прагу, как будем жить вместе в любви и согласии. Мы были вместе и светились от счастья. Сестра с мужем умилённо смотрели на нас.
И вдруг у Тонечки зазвонил телефон. Она посмотрела номер, нахмурилась и вышла в коридор. Прошло несколько минут. Тонечка вернулась. Вся бледная, как будто из неё за эти несколько минут выкачали всю кровь.
— Игорь умер, — тихо сказала она, — сегодня днём, от инфаркта.
Сестра охнула и, усадив Тонечку на кушетку, бросилась наливать в стакан воду.
— Какой Игорь? — не понял я.
— Муж мой, — ещё тише сказала Тонечка, — Игорь. Который в Киеве. Вот теперь и разводиться не надо. Я вдова.
Сестра пыталась накапать что-то в стакан, всё время ошибалась, потом плюнула, вылила воду и налила вместо неё коньяка. Тонечка залпом выпила коньяк, шумно выдохнула и стала собираться. Вид у неё был потерянный. Я боялся, что она расплачется, но она держалась молодцом, моя девочка. И только лишь в квартире на Байзакова в коридоре прижалась ко мне крепко-крепко и спросила:
— Ты теперь на мне не женишься?
— С чего это вдруг? — возмутился я. — Обязательно женюсь, я же люблю тебя.
И я поцеловал её. Потом ещё раз. И ещё. Взял на руки и отнёс в спальню, где мы занялись любовью. И когда Тонечка уснула на моём плече, я гладил её волосы и думал: «Я сплю с вдовой, как странно. Конечно же, всё это формальности. И фактически они уже давно не муж и жена. Но она вдова, которая скоро выйдет за меня замуж. А её муж лежит в Киеве в морге». С этой мыслью я и уснул.
Утром Тонечка вскочила и поехала к маме сообщить ей и дочери страшную весть. Была она спокойной и решительной. Нежно поцеловала меня в щёчку и пожаловалась на дороговизну билетов до Киева. Я заверил её, что решу этот вопрос. Надо только все их паспортные данные.
Данные я получил на мейл через двадцать минут. Тонечка мне потом рассказала, что она вначале заехала на работу и отправила их со своего компьютера. А уже потом поехала к маме домой.
Заодно я поменял и свой билет на более раннюю дату. Торчать в Алматы без Тонечки не было никакого смысла. Летел я вместе с ними до Киева, где они оставались, а я продолжал свой путь в Прагу.
В Праге меня ждали дела, в которые я успешно окунулся. Любовь любовью, а на «покушать» надо заработать. И я работал. К непосредственному зарабатыванию денег прибавились хлопоты по организации нашей с Тонечкой свадьбы. Тем более дата этой свадьбы уже была определена и не зависела ни от кого и ни от чего. Я был разведён, Тонечка была вдовой.
Спустя пару дней я стукнулся к Тонечке в скайп. Моя любимая выглядела усталой и увядшей. Организация похорон и разбор вещей бывшего мужа заняли у неё много сил.
— Представляешь, — пожаловалась мне она, — он нам ничего не оставил. Вообще ничего. Только долги по аренде. Я договорилась с хозяином, что в качестве платы за последние три неоплаченных месяца он заберёт мебель, которую мы вместе покупали десять лет назад. Остальные вещи мы с мамой рассортируем и отправим при ближайшей возможности в Алматы.
— Может, не надо ничего отправлять? — робко спросил я. — Ведь всё равно ты переезжаешь в Прагу. Зачем тебе вещи бывшего мужа в Алматы?
— Ты не понимаешь, — раздражённо ответила Тонечка, — там же не только его вещи, там наши вещи тоже. Мои платья, мамины книги, дочкины дневники из начальной школы. Это всё память. Это всё нам дорого.
— Хорошо, хорошо, — постарался успокоить я любимую, — чем я могу помочь в данный момент?
— Ты такой милый, — протянула Тонечка, — такой заботливый. Я так тебя люблю. Я скучаю по тебе. Хочу быть с тобой вместе. Вадик мой.
И я вновь растаял. Договорился со своими киевскими партнёрами об аренде небольшого контейнера на несколько месяцев для Тонечкиных вещей. Для меня сделали хорошую скидку. Отправка в Алматы стоила каких-то сумасшедших денег. Поэтому решили, что пока вещи полежат в Киеве. Тем более, что этих вещей набралась почти тонна. Отрапортовал Тонечке. Она сказала, что я лучший.
Потом Тонечка с семьёй уехала в Алматы. А я продолжал готовиться к свадьбе. Заказал зал, договорился с фотографом, собрал необходимые документы, купил билеты в Прагу и обратно Тонечке, её маме и дочке.
Свадьбу сыграли в декабре. Гостей набралось 25 человек. Было по-домашнему мило и уютно. Несмотря на дождик, моросящий за окном. И несмотря на угрюмые физиономии Тониной мамы и её дочки.
Я лез из кожи вон, стараясь, чтобы все были довольны, чтобы вечер запомнился гостям. И мне это удавалось. Тонечка светилась от счастья. Свидетели заводили гостей шутками. А когда начались танцы, то в пляс пустились все. Кроме Насти и Алевтины Михайловны. Этакие две скалы уныния среди океана веселья.
— Что-то не так? — осторожно спросил я у тёщи.
— Всё нормально, — отозвалась старшая скала, — у нас с Настёной голова разболелась. Отвези нас домой, пожалуйста.
— Так я вроде главное действующее лицо здесь, — попробовал отшутиться я.
Скала грозно сверкнула глазами.
— Главное действующее лицо здесь Антонина, — холодно ответила она, — свадьба всегда в первую очередь играется для невесты. Так ты отвезёшь нас с ребёнком домой или нам на автобусе добираться?
— Конечно же, отвезу, — пообещал я, взглянув на стоявшую невдалеке Тонечку. Моя новоиспечённая жена сияла. Она была безумно красива и весела. Бежевое платье с открытым верхом подчёркивало её лебединую шейку. А умело наложенный одним из лучших стилистов Праги макияж скрывал её настоящий возраст. Она походила на повзрослевшую принцессу из сказки. На очень счастливую принцессу.
Я отвёз новоиспечённых родственников домой. По дороге попал в пробку. И в общей сложности отсутствовал на собственной свадьбе два с половиной часа. Вернулся. Злой как собака. Но увидел Тонечку и растаял. Ведь я был женат на самой лучшей женщине на свете.
А после свадьбы, спустя несколько дней, Тонечка и её семья улетели в Алматы. Я задержался на неделю по делам в Праге. Перед отъездом Тоня очень серьёзно поговорила со мной.
— Ты должен найти общий язык с Настей, — строго сказала мне она, — тебе жить в нашей семье, и у тебя должны быть хорошие отношения со всеми членами семьи. Я же не одна живу. У меня дочь и мама. И с мамой ты должен быть мягче, она тобой недовольна.
— Конечно, родная, — ответил я, — я найду общий язык. Всё для этого сделаю. Но это же Настя со мной не разговаривает. А не я с ней. Я понимаю, что не смогу заменить ей умершего отца, но и она должна понимать, что я теперь твой муж. Поговори с ней, пожалуйста. И с мамой своей поговори. Я не могу зависеть от её настроения и менять свои планы из-за того, что у неё внезапно начинает болеть голова.
— Я со всеми поговорю, — кивнула Тонечка, — но ты должен найти общий язык со всеми членами нашей семьи.
И она улетела с этими самыми членами. В Казахстан. А я остался. Решать дела и заодно думать о том, как найти этот самый общий язык. Думал, думал, но так ничего и не придумал. Время покажет, решил я. Но время ничего не показало.
Когда я приехал в Алматы, Настя так же демонстративно игнорировала меня, Алевтина Михайловна же всё время пыталась выяснять отношения. При этом она постоянно требовала от меня извинений за мою невнимательность к ней и к её дочке. Тонечка же заняла нейтральную позицию, не вмешивалась, но, когда мы оставались наедине, требовала от меня наладить отношения с тёщей и падчерицей. Но не объясняла как. А я не знал, каким образом наладить эти проклятые отношения с выжившей из ума старухой и подростком в самом начале гормональной перестройки организма. И поэтому я очень обрадовался, когда наконец-то уехал из насквозь загазованного, пыльного Алматы в свою любимую домашнюю Прагу. Жаль, что один. Но в ближайшем будущем Тонечка должна была решить все свои дела и переехать ко мне жить. Она же была моя жена. А в этом случае она без проблем получала трёхмесячную визу в чешском консульстве в Астане, а потом уже в Чехии вид на жительство. Для себя и для своей дочки.
Но с визой всё никак не удавалось. То справку на работе ей не давали. То праздничные дни наступали. То у Тонечки вдруг не оказывалось нужной суммы на визовый сбор. Что было странно. Так как я оставил своей молодой жене приличную сумму на жизнь и на все эти организационные сборы. Однажды утром поймал её по скайпу и спросил о том, куда девались деньги. И получил удивительный ответ: раздала долги. Спросил про долги. Очередной ответ: оплата обучения дочери в престижной французской школе и репетитора французского языка. Спросил, почему французского языка, а не чешского. А в ответ: потому что они с семьёй планируют жить во Франции. Когда-нибудь. После этого Тонечка отключила скайп и убежала на работу.
Я обалдел. Сидел перед монитором и пытался понять, не сплю ли я? И что произошло с моей благоверной? Почему всё, о чём мы договаривались до свадьбы, благополучно стало игнорироваться одной из сторон сразу после свадьбы?
Вечером вновь связался с Тонечкой по скайпу. Состоялся разговор, в котором Тонечка жаловалась на дороговизну жизни и на то, что я ей совсем не помогаю. А у неё мама и ребёнок. И она по мне очень скучает. И хочет меня. Сильно. И Тонечка даже частично разделась перед камерой. Для меня. Для своего любимого мужа.
Наутро я перечислил Тонечке на её карточку 500 долларов с пометкой: на визы и на курсы чешского. Деньги дошли в течение двух дней. После чего я получил в скайп уже знакомое сообщении: ты самый лучший. И я вновь стал счастлив. И вновь стал ждать свою ненаглядную.
А в это время в Киеве закончилась аренда склада, где лежали вещи из квартиры умершего Тонечкиного мужа. Платить бешеные деньги за перевозку каких-то старых вещей в далёкий Алматы не хотелось. А тут как раз подвернулась оказия почти за бесплатно перевезти их в Прагу. Сообщил об этом Тонечке. Получил добро. Договорился с украинскими товарищами о погрузке и отправке ценного груза и стал ждать.
Спустя три дня раздался телефонный звонок. Звонил водитель машины, перевозившей киевские вещи. Усталым голосом он рассказал, что груз арестован бдительной украинской таможней. Из-за наличия в нём антикварной швейной машинки Зингер. Я тут же позвонил Тонечке.
— Что за ерунда? — возмутилась Тоня. — Эта машинка не работает. Там половины запчастей нет. Она никогда не работала. И её починить невозможно, мы пробовали.
— А зачем мы её тогда перевозим? — задал я логичный вопрос.
— Эта машинка дорога маме, — холодно объяснила Тонечка, — она её на киевской барахолке купила. Хотела научиться шить. Но эта машинка оказалась сломанной. Но мама к ней привязалась. Это память…
Память так память. Я пожелал любимой жене спокойной ночи и отключился.
На следующий день я уже сам позвонил грустному водителю. Тот сообщил, что эксперт сегодня не приедет, но доблестные украинские таможенники готовы решить вопрос всего за каких-то 300 евро.
— Денег не давать, — строго сказал я, — за кусок железа 300 евро как-то очень дорого.
— Дорого, — согласился водитель, — только я тут вторую ночь в таможенной зоне в кабине своей машины сплю. Не выпускают до решения вопроса. Ни в Польшу, ни в Украину.
Вопрос решился на следующий день. Когда я позвонил, повеселевший водитель сообщил мне, что приехал эксперт, обматерил таможенников и выдал заключение, что данная машинка Зингер не представляет никакой ценности. Ни для кого. Копию заключения выдали водителю и отпустили из ставшей родной таможенной зоны.
На следующий день под вечер приехала и сама машина с грузом.
Груз представлял собой коробки из-под бананов разной степени изношенности. Пахло от них, мягко говоря, не очень. А если честно, то пахло кошачьим ссаньём и пылью. Водитель помог перетаскать это богатство в гараж. Получилось тридцать коробок, из них три развалились при разгрузке. Из развалившихся коробок выпали журналы мод за 2000 и 2001 годы и какие-то застиранные пелёнки. Многострадальная машинка Зингер была засунута в большой чёрный целлофановый пакет. С первого взгляда было ясно, что она уже никогда никому ничего не сошьёт. Так что я сразу же согласился с мнением эксперта об украинских таможенниках.
Когда все коробки были аккуратно уложены в гараже, водитель передал мне какой-то полиэтиленовый чехол. Дал расписаться в сопроводительных документах. Поблагодарил за полтинник евро, врученный за беспокойство, и отбыл далее по маршруту. Я вернулся в гараж.
Коробки стояли нестройными рядами и пахли. Я подошёл к ним, окинул взглядом свой преобразившийся гараж, который превратился в склад подержанных вещей, и раскрыл лежащий поверх коробок чехол. Внутри находился костюм. Старый, с потёртыми лацканами пиджак, весь в кошачьей шерсти. Штаны тоже представляли собой печальное зрелище. Этот костюм было проще выкинуть, чем тащить его из Киева в Алматы или в Прагу. Да и вообще, что это за странный костюм? Чей он?
И тут я понял, чей этот костюм. Я даже сел от неожиданности на ближайшую коробку. Это был костюм Тонечкиного покойного мужа, Игоря. Но вот зачем она его захотела забрать? Ответ мне на ум не приходил. И даже каких-либо вариантов не было. Разве что на память. Я был в полном недоумении.
Я посидел ещё минут пять. Сходил, попил водички. Начал разбирать коробки. Моё недоумение усиливалось. В коробках были старые книги, журналы, какие-то ношеные вещи — как детские, так и взрослые, как мужские, так и женские. Женские, судя по всему, принадлежали Тонечке, мужские — Игорю. Была старая радиола, магнитофон кассетник, целая коробка изношенных туфель, несколько пледов, которые раньше вешали на стену, школьные тетрадки Насти и прочее барахло. И поверх всего этого лежал старый облезлый костюм мёртвого человека. И вдобавок всё это воняло.
Для чего это всё надо было паковать и везти за тридевять земель? Я не знал.
Вечером во время привычного сеанса связи с любимой женой по скайпу я спросил об этом у Тонечки. И узнал, что когда Тонечка с Настей покинули Игоря, он завёл себе двух кошек и добермана. Чтобы не было грустно одному. Этим объяснялся запах вещей.
— А для чего было везти всё это барахло? — спросил я.
— Это наши вещи, — ответила Тонечка, — мои и мамы. И мама, кстати, тебе очень благодарна за то, что ты их забрал из Киева. Ты лучший.
— Спасибо, — ответил я, — а когда ты приедешь? Что с визой?
— Визу я получила, — обрадовала меня Тонечка и затем тут же расстроила, — но прилечу я только на неделю. У меня работа и вообще.
— То есть? — не понял я. — Мы же договаривались, что ты переедешь жить ко мне в Прагу. Мы же женаты уже почти три месяца.
— Но ты же не нашёл общий язык с Настей, — возразила мне Тонечка, — она не хочет в Прагу, она хочет во Францию. А я не могу бросить ребёнка одного с бабушкой. У неё выпускной класс через год. Надо учиться. Как она будет без матери?
— Мы же договаривались, — как попугай, бубнил я.
— Договаривались, — согласилась Тонечка, — я и не отказываюсь. Вот закончит Настенька школу, и перееду я к тебе. А сейчас можно ездить друг к другу в гости. Я к тебе на недельку, через месяц ты к нам. Это гостевой брак называется. Подружишься с моей дочкой, и переедем к тебе. Может быть, раньше. Всё же от тебя зависит, любимый.
И Тонечка улыбнулась мне во весь экран. Потом пожелала спокойной ночи и отключилась. А я остался сидеть у погасшего экрана и думать: «Что за бред? Что происходит? Где моя прежняя любимая и любящая Тонечка, которая собиралась со мной на край земли?»
Так и не найдя ответов на свои вопросы, я отправился спать. Долго ворочался, не мог уснуть. В голове вертелось одно и то же: что происходит?
Наконец, уснул. Но ненадолго. Часа в два ночи проснулся. Встал. Спустился на кухню попить воды. Включил свет и вздрогнул. На двери на вешалке висел костюм.
— Доброй ночи, — вежливо сказал костюм.
— И вам не кашлять, — по привычке отозвался я и затем, поняв идиотизм ситуации, добавил: — Что за хрень? Ты кто?
— Костюм я, — отозвался костюм, помахав пустым рукавом, — хозяина Игорем звали, он бывший муж вашей жены.
— Это сон, — догадался я, — блин, тут во что угодно уже поверишь, мир с ума сошёл.
— С миром всё в порядке, — отозвался костюм, — а насчёт сна ты прав, это сон.
— А чё это мы уже на ты? — спросил я.
— Да ладно, — отмахнулся костюм, — свои же все, общие знакомые и прочее.
— Тебя хозяин прислал ко мне? — задал я очередной вопрос.
— Меня никто не присылал, — обиделся костюм, — это моя собственная инициатива, а хозяин мёртв, как он меня может послать? Он уже ничего не может, бедняжка.
— Ну-ну, — усмехнулся я, — бедняжка. Такую женщину просрал твой бедняжка.
— Он не просрал, — тихо сказал костюм, — это она его бросила. Сначала одна умотала, оставив с ребёнком и тёщей в Киеве. А через год и их забрала.
— Ну-ка, если не трудно, — попросил я, — расскажи мне про хозяина и про Тонечку. А я пока чаю попью.
Я поставил чайник, заварил чай, достал подаренную Тонечкой красивую чашку и стал слушать костюм. А костюм не торопясь, с чувством и с расстановкой стал мне рассказывать про своего хозяина и про Тонечку. Его жену. То есть мою жену. То есть про его бывшую, а теперь мою настоящую жену. Короче, про Тонечку и Игоря.
Давным-давно Тонечка работала в отделе кадров одной небольшой нефтяной компании. И когда в компанию пришли анкеты новых сотрудников, то она первая получила к ним доступ. Она выбрала из списка анкету будущего начальника одного из департаментов этой самой компании и сказала: вот этот будет моим мужем, он очень симпатичный. Сказала — сделала. «Случайно» познакомилась, вызвалась показать город, затем приглашение в кафе посидеть, в кино, встречи под луной, ЗАГС. Игорь влюбился в молодую неглупую девушку со всей страстью. Влюбился на всю жизнь. И поэтому полностью доверил свою судьбу Тонечке, которая через годик родила ему доченьку. И стали они жить-поживать. Вначале молодые жили отдельно, снимали квартиру. Но когда родился ребёнок, то к ним переехала Алевтина Михайловна. Помогать. Да так и осталась. А потом Игорь перевёлся в родной Киев на более прибыльную работу. И всё семейство переехало на Украину. Сняли дом.
Получал по тем временам Игорь ну очень приличные деньги, которые все отдавал жене. До копейки. Потому что любил и доверял. А Тонечка с финансами не очень дружила. Тратила их на всякую ерунду. Но одевались прилично и кушали хорошо. В ресторанах в основном. Дома готовила тёща. Она и командовала в семье, всегда в спорных вопросах принимая сторону Тонечки. Это же её дочка, которую она одна выкормила и вырастила. И Тонечка помнила об этом. И была благодарна маме за поддержку.
Игорь попытался в самом начале своей семейной жизни утвердиться на должности главы семьи. Но потерпел сокрушительное фиаско. Его обвинили во всех мыслимых и немыслимых грехах. И указали на дверь. Точнее, указала Тонечка. Но инструкции, как себя вести с мужчинами, она получила от мамы по телефону. Игорь вышел в указанную дверь, три дня поскитался по знакомым и потом приполз обратно в семью. Потому что безумно любил Тонечку и не мог без неё жить. Его пустили обратно, но на жёстких условиях…
— Трэш какой-то, — не выдержал я, — он мужик или кто?
— Человек он. Очень хороший человек он был, — печально отозвался костюм, — ты сам-то вроде недавно под ту же дудку плясал. И не перебивай, вопросы и замечания потом. Ок?
— Хорошо, — согласился я, — не буду.
Но замечание про дудку меня задело. А костюм продолжил свою повесть.
Итак, молодая семья и пожилая тёща переехали в Киев. Игорь работал, вечером приходил домой, к любимой жене и дочке, где его очень часто ждали или скандал, или семейные разборки. И очень часто в результате этих разборок он отправлялся спать на диван в зал. В качестве наказания. В результате у Игоря появилась на работе интрижка с сотрудницей. Эта интрижка была раскрыта бдительной тёщей, и Игорю в очередной раз указали на дверь. Он, как и в первый раз, поскитался три дня чёрт-те где и приполз обратно. Был принят, но завиновачен по самое не могу. Стал бухать. За это был опять наказан отлучением от тела. На полгода.
А потом один Тонечкин одноклассник, недавно севший в очень уютное министерское кресло, предложил ей работу в Алматы. Одноклассник был женат, но в своё время очень неровно дышал в сторону Тонечки, чем она и воспользовалась. Сообщила о работе Игорю. Об однокласснике, естественно, умолчала. Игорь был против, но ему припомнили измену, пьянство и прочие грехи, и он заткнулся. Тонечка уехала.
Год она прожила одна, без ребёнка, мужа и мамы. Одноклассник к ней охладел, но работа осталась. Да и новый воздыхатель появился. Банкир. К сожалению, тоже женатый, но богатый и щедрый. Тонечка встала на ноги, купила машину, квартиру. И перевезла к себе маму и Настю. Игорь остался жить в Киеве. Где пил и надеялся, что его любимая одумается и вернётся. Тем более она всё ещё оставалась его женой.
Банкира через некоторое время застукала жена с Тонечкой. Был скандал, после которого Тонечка зареклась встречаться с женатыми мужчинами. И встретилась с неженатым. Со мной.
— Остальное ты знаешь, — хрипло закончил костюм, — Игорь узнал о том, что Тонечка с ним разводится, и сердце не выдержало. Бухал много, курил. Хотя дядька был спортивный. А тут инфаркт миокарда. Раз — и всё.
— То есть, ты хочешь сказать, что его Тонечка убила? — осторожно спросил я.
— Аха, — просто ответил костюм, — она. Фактически сам себя довёл. Но если покопаться, то причина в ней и только в ней.
— Нормально вы тут стрелки переводите, — усмехнулся я, — так до чего угодно договориться можно. Он мужик или маленький ребёнок был?
— Ну-ну, — усмехнулся костюм, — а кто тут месяц назад вешаться хотел от безумной тоски по Тонечке?
— Ну не повесился же, — огрызнулся я.
— Не повесился, — согласился костюм, — и Игорь не повесился. Его твоя любимая до естественной смерти довела.
— Но почему? — вновь спросил я. — Почему она так? Зачем? Она же умная и красивая женщина. Она же не бандит с большой дороги. Логики в её действиях нет совсем. Даже сейчас, почему не едет в Прагу? Тут же намного лучше. И по уровню жизни, и для возможности дальнейшего развития ребёнка, да и я не бедный человек, в конце концов.
— Какая логика? — костюм замахал на меня пустыми рукавами пиджака. — О чём ты? Это же бабья яма. Это в мозгу прошито, что мужик нужен только для получения денег и для продолжения рода. В бабьей яме у тёток только девочки рождаются. И живут вместе несколько поколений женщин, не давая друг другу выбраться из этой ямы. Мужикам там не место. Мужиков там на завтрак съедают.
— Но Тонечка… — начал было опять я.
— Что Тонечка? — перебил меня костюм. — Что она? Тонечка своего отца ни разу в жизни не видела. У Тонечки никогда не было в юности примера нормальной полной семьи. Она воспитывалась мамой. Которая за всю жизнь не могла ни с кем ужиться. Потому что дура и тварь. И такую же тварь воспитала.
— Ты поаккуратней со словами, — попросил я его.
— Извини, погорячился, — покаянно произнёс костюм, — это не моё дело — выводы делать. Я только рассказал, что знаю. Что и как, решать тебе. Мой хозяин был хорошим человеком. Жалко его. И тебя жалко. Так же кончишь.
— Не ссы, костюмчик, — улыбнулся я, — нормально я кончу.
— Костюмы не ссут, — поддержал мою шутку костюм, — их моль съедает.
Я посидел задумавшись. Допил чай.
— Слушай. А зачем ты мне всё это рассказал? — поинтересовался я.
— В обмен на любезность, — немного помолчав, ответил костюм, — просьба есть одна.
— Вот я так и знал, — воскликнул я, — всем чего-то от меня надо. Что за просьба?
— Сдай меня в химчистку, — жалостливо попросил костюм, — нету у меня уже никаких сил терпеть этот кошачий запах.
Я рассмеялся.
— Сдам, — пообещал и отправился спать.
Наутро никакого костюма в кухне, естественно, не было. Он висел в гараже. Над грудой вонючих коробок с бесполезным барахлом. Висел и молчал. А я думал. О Тонечке. О моей любви к ней. О нашей быстрой свадьбе. Об Игоре. О его внезапной смерти. И при этом я продолжал любить Тонечку. И одновременно с этим начинал понимать, кем является моя возлюбленная на самом деле.
Это было очень больно. Больно и обидно. Я не спал ночами. Я скучал по Тонечке. Я ненавидел её. Я любил её. Я сходил с ума. Я не мог понять, как такое возможно? За что? Что я ей сделал плохого? И любит ли она меня?
И самое лучшее, что я придумал — это уехать в Африку. В то самое время, когда Тонечка собиралась ко мне приехать на пять дней. И когда она сообщила о своём решении и попросила купить ей билеты, я ответил: денег нет. Родная, на билеты тебе ко мне у меня нет в настоящее время средств. То есть денег. И умотал в так вовремя подвернувшийся тур по Марокко.
Тур назывался «По следам Саида» и проходил по бывшей трассе Париж — Дакар. То есть почти по бездорожью, которое мы преодолевали на Тойотах Прадо. Целых 12 дней. Целых 12 дней я без интернета и очень часто без телефонной связи куда-то мчался, шёл, летел на воздушном шаре, ехал верхом на верблюде. В пустыне жара была +45, на высокогорье по ночам спускалась до 0. По ночам мне никто не снился. Ни Тонечка, ни костюм. Я падал и спал как убитый. Моё тело отдыхало. Мой мозг отдыхал.
И лишь однажды ночью в пустыне я проснулся. Вышел из палатки, где мы ночевали. Светила полная луна. Стояла изумительная тишина, иногда прерываемая шорохом осыпающегося песка. Тёмное небо и яркие звёзды делали картину фантастической. Барханы, несколько шатров между ними. И бездонное небо. Яркие изумрудные звёзды. И кругом песок.
Я стоял, запрокинув голову, и думал, что я такая же песчинка в этом прекрасном мире. И что нужно продолжать жить дальше. Несмотря ни на что.
Постоял. Послушал песок. Ещё раз взглянул на прекрасное африканское небо. И отправился спать.
Через несколько дней я вернулся в Прагу. И продолжил жить дальше, вычеркнув Тонечку из своей жизни. Иногда вспоминаю её, но уже не с чувством горечи или жалости о несостоявшейся семейной жизни. Нет. Она у меня вызывает одно чувство — брезгливости.
А костюм я, как и обещал, сдал в химчистку. Он до сих пор у меня висит в шкафу. Выкинуть как-то рука не поднимается.
© Вадим Федоров
Караул
К середине срока службы в армии ты начинаешь испытывать пофигизм к жизни. До дембеля ещё год, и он где-то там, за горизонтом. А с другой стороны, ты уже прослужил год и уже пообтёрся. Познал все тяготы военной жизни.
Одной из тягот этой самой армейской жизни была караульная служба.
Караул — это охрана объектов. Приходил взвод в покрашенное зелёной краской караульное помещение. И жил там сутки. Взвод — это 30 человек. Три отделения по 10 человек. Я был в то время командиром отделения. И у моего отделения была задача — охранять автопарк.
А автопарк у нас был огромный. Автомобильная учебная часть как-никак. Соответственно, для охраны этой территории было выделено аж три часовых. Каждый имел свой маршрут. Задача простая — ходить по маршруту с автоматом и охранять автотранспорт. Через два часа часовой менялся. Менял их я. Должность моя называлась разводящий. То есть я разводил часовых на их посты и забирал после двухчасового бдения. Три смены по три человека.
За время службы я ходил в караул раз 30 или 40. Но из всех, в принципе, монотонных и малоинтересных караулов запомнил только один. На всю жизнь запомнил.
Дело было осенью. Поздней. Когда тёплые деньки уже ушли, а снег ещё не выпал. С неба временами моросил мелкий и противный дождь. Иногда выглядывало солнце. Пригревало на пару часов и потом опять стыдливо пряталось за свинцовые тучи.
Наш взвод получил оружие. Сходил на построение. И после него бодро потопал в караульное помещение.
Затем рутинное сдал-принял у предыдущего караула. И первый развод часовых по месту несения ими службы.
Три рядовых. Кобелев. Мамедов. Сергунин.
Первый пост был около въезда в автопарк. Деревянная будка с прямой телефонной линией в караульное помещение. Второй пост располагался на самом парке и представлял собой маршрут между ангарами с военной техникой. Третий пост был в самом конце автопарка, на границе с городом.
Итак. Отвёл я первую тройку бойцов по постам. Вернулся обратно. А через два часа повёл их менять.
Кобелев все два часа отстоял около ворот, под навесом, глядя, как вечереет и ремонтники с механиками идут домой. В части служило большое количество вольнонаёмных гражданских.
— Пост сдал, — сказал Кобелев и зевнул.
— Пост принял, — сказал заменивший его боец.
Пошли за Мамедовым. Тот стоял между двумя ангарами и задумчиво смотрел куда-то вверх.
— Мамедов, — окликнул я его, — хватит ворон считать. Ты же на боевом дежурстве, в конце концов.
— Извините, товарищ младший сержант, — откликнулся Мамедов, — замечтался. За время моего дежурства никаких происшествий не было.
— Мечтать будешь в караулке, — проворчал я, — а тут делом занимайся. У тебя в руках оружие, между прочим.
— Пост сдал, — гаркнул Мамедов.
Пошли к третьему посту, где нас ждал Сергунин.
— За время моего дежурства никаких происшествий не было, — как положено, отрапортовал часовой, — кроме…
Сергунин замялся.
— Да говори уже, чего там, — подбодрил я его.
— В общем, один из мужиков, которые тут работают, не стал через проходную идти, а через забор перелез, — начал рассказывать Сергунин.
— А ты что? — спросил я.
— Я ему по уставу: «Стой, назад», — продолжил Сергунин.
— А он? — спросил я.
— А он меня послал, — вздохнул Сергунин, — на три буквы послал и пообещал ноги выдернуть. Перелез через забор и спрыгнул на ту сторону. У них тут вот даже бочка около забора стоит, чтобы удобно было лазить.
— Я бы стрельнул, — влез в наш разговор Мамедов.
Я покосился на ретивого бойца, но ничего ему не сказал. Обратился к Сергунину.
— Ты если действуешь по уставу, то действуй до конца, — сказал я ему. — Следующие твои слова должны были быть: «Стой, стрелять буду».
— А если бы он не остановился? — спросил Сергунин.
— Если бы он не остановился, — тоном усталого воспитателя продолжил я, — то тебе надо снять автомат с предохранителя и передёрнуть затвор.
— И стрельнуть, — опять влез Мамедов.
— Ну, если звук затвора его не остановит, то тогда да, надо стрелять, — продолжил я, — но в воздух. Предупредительный выстрел. Поверь. После этого любой человек остановится.
На несколько секунд все замолчали, переваривая услышанное.
— Вопросы есть? — спросил я.
— Никак нет, — хором ответили трое часовых.
— За мной в колонну по одному шагом марш, — скомандовал я и бодро зашагал на выход из автопарка.
Смеркалось. После дневного гнусного дождика парило. Вместе с ночью пришёл туман. Густой, как кисель. Он накрыл нашу часть ватным одеялом. Даже звуки в нём казались приглушёнными. А видно было не далее одного-двух метров.
Я каждые два часа разводил часовых по постам. В промежуток между разводами пытался поспать.
В полночь отвёл Сергунина с товарищами в автопарк и сразу же пошёл в комнату отдыха. Снял сапоги. Улёгся на топчане. Только положил голову на подушку, как толчок в плечо. Подъём. Оказывается, полтора часа прошло. А мне показалось, одна секунда.
Вышли во двор. У специального стенда пристегнули магазины к автоматам. Три разводящих, каждый со своей тройкой часовых, ушли в туман.
До автопарка мы дотопали минут за пять по асфальтированной дорожке. Ориентируясь по фонарям, висящим где-то в вышине. Свет от них едва угадывался.
Сменили Кобелева. Он стоял в будке, и пахло от него сигаретами.
— За время моего дежурства никаких происшествий не произошло, — отрапортовал Кобелев.
— Курил? — спросил я.
— Никак нет, товарищ младший сержант, — ответил Кобелев, — это вам кажется. Это ветром принесло.
— Ну-ну, — проворчал я, — сдавай пост.
На место Кобелева шагнул долговязый Волков. А мы пошли дальше, менять Мамедова.
Мамедова на месте не оказалось. Мы постояли несколько минут под столбом с прожектором. Подождали.
— По маршруту, наверное, ходит, — высказал предположение Юрка Балабан, который и должен был менять Мамедова.
Маршрут у часового второго поста проходил между ангарами по кругу. По часовой стрелке.
Мы ещё постояли. Мамедова не было. Стояла звенящая тишина. И вокруг был плотный молочный кисель. И где-то вверху прожектор.
— Пойдём ему навстречу, — скомандовал я, — в колонну по одному. Против часовой стрелки. И держитесь поближе друг к другу. А то в этом тумане я и вас растеряю.
Пошли. Гуськом, стараясь не потерять друг друга из вида.
Прошли весь маршрут второго часового. Против часовой стрелки. Натыкаясь на стены и тихо матеря Мамедова. Ориентирами оставались лишь светящиеся кое-где в вышине лампы.
Вернулись к прожектору.
— По идее, он нам должен был встретиться, — высказал предположение Балабан, — если только он правильно ходит по маршруту, а не спит где-то под забором.
— Или его диверсанты зарезали, — вдруг высказал предположение Кобелев, — погода самая подходящая для этого.
— Заткнитесь все, — велел я, — сейчас ещё один круг сделаем. И если не найдём этого горе-часового, то объявлю тревогу.
— А в какую сторону пойдём? — поинтересовался Балабан.
— Против часовой мы уже ходили, — чуть помедлив, сказал я, — пойдём по часовой. Мож, он чего перепутал и ходит не в ту сторону в тумане.
— Как ёжик, — сказал Балабан.
— Какой ёжик? — не понял я.
— Ёжик в тумане, — пояснил Балабан, — мультик такой есть.
— Боже мой, — пробормотал я, — с кем мне приходится служить? Одного по матушке посылают. Второй про мультики вспоминает во время службы. Третий курит на посту.
— Я не курил, — возразил Кобелев, — это надуло. А Мамедова, наверное, диверсанты зарезали.
— Да какие тут диверсанты? — разозлился я, — спит ваш Мамедов где-то. Я ему после караула устрою весёлую жизнь. Главное, чтобы живой и невредимый нашёлся.
И я шагнул в туман. Вслед за мной паровозиком, след в след, пошли три бойца.
Над автопарком стояла тишина. Все звуки поглощал проклятый туман. Лишь слышалось собственное дыхание и шорох идущих за мной часовых.
Прошли половину маршрута. Я остановился под ближайшим столбом с фонарём наверху.
Прислушался, вглядываясь в клубящийся передо мной туман.
Вдруг из тумана медленно вынырнул штык-нож. Вслед за ним дуло автомата. Время замедлило свой бег. Я видел, как из тумана выползает тускло блестевший клинок с капельками росы на лезвии. Штык-нож был пристёгнут к автомату. Ствол автомата так же медленно стал появляться из тумана. Появился затвор, рука, держащаяся за магазин.
Штык-нож упёрся мне в пуговицу на шинели и остановился. Я вдохнул и замер. Выдохнуть не получалось. Всё тело сковало. Я смотрел на торчащую из тумана часть автомата и даже думать ни о чём не мог.
— Стой, кто идёт? — раздался приглушённый голос Мамедова.
— Второй разводящий младший сержант Фёдоров, — выдохнул я.
Время опять вернулось к обычному ритму.
— Товарищ младший сержант, вы как-то долго, — прошелестел Мамедов, — я соскучиться успел.
— Возьми автомат на плечо, — попросил я часового.
Штык-нож отлепился от моей пуговицы и поплыл вверх. Я сделал шаг вперёд. Мамедов стоял, моргая глазами и всматриваясь за мою спину.
— У тебя автомат на предохранителе? — спросил я его.
— Конечно, — ответил тот.
— Спал? — строго спросил я.
— Никак нет, — обиделся Мамедов, — я машины охранял. Спать буду дома.
— Балабан, принимай пост, — скомандовал я.
— Пост принял, — отозвался Балабан.
— Пост сдал, — запоздало откликнулся Мамедов.
Затем мы сменили Сергунина и вернулись в караульное помещение.
— Что так долго? — недовольно спросил командир взвода. — Почти час менялись. Уже скоро новую смену разводить.
— Туман, — коротко ответил я, — а в этом тумане полчища ёжиков бродят.
— Каких ёжиков? — не понял командир.
— Мультик такой есть, — пояснил я, — про ёжика в тумане. Смотрели?
— Смотрел, — ответил лейтенант, — ты давай, чаю попей. Да покрепче. Чтобы ёжики не мерещились.
Я попил душистого чаю со слоном на пачке. Развёл следующую смену. Потом ещё смену.
Прикорнуть удалось только утром. Выкроил себе часок. Растянулся на топчане. Провалился в сон.
Снилось мне, что я сижу у костра. На бревне. Рядом со мной сидит Мамедов. И мы пьём чай. С вишнёвым вареньем.
— Караул, в ружьё, — крик разогнал мой сон, — боевая тревога.
Я вскочил. Намотал портянки. Выскочил из комнаты отдыха, на ходу надевая сапоги.
— Что случилось?
— В автопарке выстрел, — ответил сонный лейтенант. — Кто там у тебя? Только что Мамедов звонил. Сказал, что на третьем посту одиночный выстрел.
— Сергунин там, — ответил я, — судя по всему, вчерашний мужик обратно через забор полез.
— Какой мужик? — ошалело уставился на меня лейтенант. — Вы тут совсем с ума посходили. То ёжики ночью какие-то, то теперь вот мужик.
— Давайте я схожу за Сергуниным, — предложил я.
— Я уже послал помощника на пост, — ответил лейтенант, — ждём.
Ждали мы недолго. Минут через 15 появился помощник начальника караула вместе с двумя бойцами, свободными от смены, с Сергуниным и мужчиной в спецовке. Сергунин был бледный.
Процессия зашла во двор караулки. Часовые отстегнули магазины. Проверили затворы автоматов.
Мужик в спецовке сразу же сел в сторонке и закурил. Я подошёл к нему.
— Тут курить нельзя, — сказал я.
— Да пошёл ты, — огрызнулась спецовка.
— Ща прикладом по морде заеду, а потом пойду, — пообещал я.
Спецовка затравленно посмотрела на меня. Но сигарету затушила.
— Вчерашний? — спросил я Сергунина.
— Да, — ответил он, — я по уставу. Передёрнул и вверх выстрелил. Он сразу присел. Так и сидел, пока наши не прибежали.
— Мож, он в штаны наложил? — высказал я предположение.
— Да пошли вы, — привычно отозвалась спецовка.
— В помещение, — скомандовал лейтенант. — Расскажите, что произошло, кто виноват и что делать.
Зашли в помещение караулки. К спецовке поставили часового.
А Сергунин рассказал, что произошло во время его дежурства.
Туман к утру окончательно рассеялся. И часовой вовремя заметил, что через забор на территорию автопарка лезет вчерашний нарушитель. Нарушитель жил сразу же за забором, и ему было лень переться к месту работы через КПП и проходную.
Сергунин дождался, когда спецовка перелезла через забор. Вышел навстречу нарушителю.
— Стой, назад, — скомандовал.
— Да пошёл ты, — ответила спецовка, — я же тебе вечером обещал, что ноги выдерну? Вот ща отмечусь у бригадира и приду выдёргивать. Жди.
— Стой, стрелять буду, — заученно сказал Сергунин и снял автомат с плеча.
— Да пошёл ты, — сказала спецовка, но шаг замедлила.
Сергунин передёрнул затвор, прицелился в чистое небо и нажал на курок.
Бахнуло. Мужик в спецовке сразу же поднял руки вверх и сел на землю.
Мамедов, услышав выстрел, позвонил в караулку.
— Понятно, — устало сказал лейтенант, — мне уже звонили со штаба. Фёдоров, веди задержанного к дежурному. Пусть с ним там разбираются. А мы ща будем патрон списывать. Старшина уже мчится к нам. Обещал всех поубивать. Тут писанины на три дня и три ночи.
Я отвёл задержанного в спецовке дежурному по части. Тот больше не матерился. А лишь изредка икал. Наверное, от страха.
Вернулся в караулку.
Сергунина от службы отстранили. Его забрал старшина. Заполнять объяснительные и списывать патрон.
А мы до конца дня охраняли вверенные нам объекты. Поспать мне больше не удалось.
В результате разбирательств начальник автопарка получил выговор за плохую работу с личным составом. Мужик в спецовке лишился премии и также получил выговор. Поверх забора, отделяющего автопарк от города, протянули колючую проволоку.
А Сергунину объявили благодарность и дали отпуск. 10 дней.
Благодарность получили наш лейтенант и его заместитель. За отличную подготовку личного состава.
— Надо мне было тоже стрельнуть, — сказал Мамедов, услышав новости про отпуск Сергунина.
— В кого это ты стрельнуть собирался? — спросил я.
— В нарушителя, — ответил Мамедов, — мало ли какие нарушители в тумане ходят.
Я ничего не ответил.
Но когда наш взвод в дальнейшем ходил в караул, я посылал Мамедова в наряд по кухне. Или просто дневальным по роте.
Мне так спокойнее было.
Из книги "Детство, отрочество и прочее"
