Из канала Мем в глаз попал

Перевод поста из Реддит-сообщества "r/confessions". Оригинал.

Честно предупреждаю, что история чертовски длинная. Простите за это, но для меня это все очень тяжело, и я держал это в себе долгие годы. По совету своего психотерапевта я пишу свой рассказ, чтобы попытаться выразить, что я чувствую. Конечно, он не советовал мне выкладывать все на реддит, но я так долго боролся со своими чувствами, и теперь мне нужно узнать, что думают обо всем этом другие. Я до сих пор не имею понятия, что чувствую, даже спустя столько лет, но я выношу себя на суд общественности. Я знаю, что допускал ошибки, возможно, их было много, но я старался сделать все, что в моих силах.

Мой сын был очень проблемным. ОЧЕНЬ. Если вы видели фильм «Что-то не так с Кевином», то сможете понять, о чем я говорю, потому что, клянусь богом, когда я смотрел фильм, то думал, что смотрю документалку о своей жизни, словно сценарист спрятал камеры в моем доме – настолько точным он был. Единственное различие с фильмом в том, что там сын притворялся нормальным с отцом и раскрывал свою истинную сущность только матери, а наш сын не носил масок. Он со всеми вел себя, как безумец.

С ним было что-то не так с самого дня его рождения. Он был запланированным ребенком, мы с женой старались забеременеть, и в день его рождения были на седьмом небе от счастья. Он был долгожданным и любимым ребенком. Мы выказывали ему самые теплые чувства и по-настоящему старались, чтобы его детство было счастливым.

Но с того дня, как мы принесли его из роддома домой, он был несчастным. Он кричал 13 месяцев подряд. Я не преувеличиваю. 13 месяцев непрерывно он кричал, пока не лишался голоса, но, совершенно охрипнув, все равно продолжал плакать – его крошечное личико искажалось криком, но он не издавал ни звука. Были случаи, когда он плакал даже во сне, я никогда не слышал и не видел, чтобы дети были на такое способны.

Мы показывали его врачам и всевозможным специалистам, меняли его питание, держали на руках, укачивали. Пеленание, игрушки, музыка, мобили - все, что мы только могли придумать. Не работало ничего. 13 месяцев скрипучего, скрежещущего, бессонного ада.

Когда он вышел из периода плача, мы думали, что наши трудности закончены. Но мы быстро поняли, что по какой-то неведомой причине, он был в ярости просто оттого, что жил. За все время, что я знал сына, я ни разу не видел на его лице искренней и радостной улыбки. Я видел ухмылки, лишь злобные и ужасные ухмылки, которые вызывало извращенное удовольствие от причинения кому-то боли или нарушения правил. А улыбки истинного удовольствия при виде чего-то приятного? Нет. Никогда. Ни разу. Он не проявлял интереса ни к чему хорошему, он был переполнен ненавистью, и все, что он делал, было продиктовано ею.

Как только он начал ходить, его задачей стало все крушить. Все, что попадало в его зону досягаемости, он ломал или старался сломать, разгрызть, выбросить в унитаз – уничтожал, как только мог. Вскоре он понял, как снимать подгузник, и начал получать большое удовольствие, мочась и испражняясь где только можно. Еще чуть позже он понял, как это можно скрыть, и начал мочиться и испражняться там, где мы не сразу могли это обнаружить, втирал все в ковры, доставляя нам еще больше проблем вычистить их, и заставляя весь дом вонять. Повзрослев (в возрасте 9-15 лет), он начал гадить в нашу постель, пока мы не врезали в дверь замок, и он больше не мог попасть в нашу спальню. Тогда он просто начал справлять нужду в коридоре перед нашей дверью. Эти дерьмовойны начались в возрасте около 2,5 лет, и он так из них и не вырос.

Я постараюсь покороче, потому что я буквально дни напролет могу об этом рассказывать, но чем старше он становился, тем более и более неуправляемым он был. Любого, кто пытался с ним как-то взаимодействовать, он мог кусать, лягать, царапать, мог плеваться и орать. До того, как ему исполнилось 9, его дважды исключали из школы, затем позволили вернуться, потом вышвырнули окончательно, нам пришлось перевести его в другую школу. В новой школе его определили в специальный класс, чтобы оградить от других учеников.

Нам пришлось установить дверь с замком в кухне, потому что он мог украсть нож и долбить им стены или мебель, или гоняться с ножом за другими людьми. Когда ему было 10, он серьезно ранил меня ножом в бедро и ягодицу, у меня до сих пор шрамы.

Чем старше он становился, тем злее был. Он занялся поджогами и издевательствами над местными животными. В парке около нашего дома бродила бездомная собака, и он выколол ей глаз вилкой для барбекю. Он обмакивал кошачьи хвосты в бензин и поджигал их. В нашем доме жило жестокое, вонючее, злобное чудовище, и мы ничего не могли с ним поделать.

Я воспользуюсь возможностью предупредить волну комментариев: ДА, блядь, мы водили сына к врачам. Он дважды в неделю посещал психиатра, и только бог знает, какое количество медикаментов ему было выписано за все эти годы. Ничего не помогало. Психиатрия не помогала. Лекарства не помогали. Ничего, блядь, не помогало. Он был словно ядовитое облако ненависти и ярости, обрушивающееся на все, что оказывалось в пределах досягаемости.

Когда сыну исполнилось 16, жена забеременела вновь. Не могу передать, насколько наша реакция на это известие отличалась от той, что была в первый раз. Вместо радости мы ощутили ужас. Эта беременность не была запланированной, и мы были в растерянности, что делать дальше. Наш сын все свои 16 лет был бесконечным кошмаром, так что мы просто не могли выносить самой мысли, что этот кошмар начнется снова. Мы много говорили о прерывании беременности, но: а) в те дни сделать аборт было не так легко, как сейчас (прим. пер.: посту 4 года, с тех пор во многих штатах, да и в мире значительно закрутили гайки насчет абортов), и б) моя жена категорически против абортов. Мы много говорили насчет имеющихся вариантов, в итоге решили, что, если наш второй ребенок окажется таким же злом, как и первый, мы отдадим его на усыновление. Мы знали, что просто не вынесем второго такого, как наш сын.

У нас родилась дочь. Она оказалась нормальной. Внезапно мы увидели, какой должна была быть наша жизнь, как бы все было, если бы наш сын не был таким, как он есть. Дочка смеялась над тем, над этим. Она сосала молоко матери, не пытаясь укусить (конечно, у нее еще не было зубов, но было видно, что она просто ест, а не пытается отгрызть матери грудь). В возрасте 4 месяцев она уже спала всю ночь. Она была счастливой. Она была НОРМАЛЬНОЙ. Не могу описать всю ту радость, счастье и облегчение, что мы с женой испытывали, просто не подберу слов.

Полагаю, именно тогда я начал по-настоящему отдаляться от сына. До этого времени, какие бы ошибки я ни совершал, я всегда пытался делать все возможное для сына, я в этом убежден. Я пытался помогать ему, заботиться о нем, любить его, я правда пытался. Но когда родилась наша дочь, мы с женой инстинктивно потянулись к ней. Она стала нашим центром внимания, не по злому умыслу, нет, просто потому, что с ней было намного ЛЕГЧЕ. Она была такой милой и радостной, и каждый проведенный с ней миг казался волшебным. Я понимаю, что мы были неправы, но, честно, просто не могли ничего с этим поделать. Я не могу дать лучшего объяснения.

Моему сыну было насрать на беременность матери. Я честно не знаю, осознавал ли он этот факт вообще, но, когда мы принесли домой нашу дочь, его выходки стали даже хуже. Я даже не думал, что это возможно, но он будто перешел на новый уровень. К тому времени ему исполнилось 17, и у нас каждый день дома происходили дикие скандалы с криками и ором. Обычно после нашей стычки он убегал из дома и пропадал на несколько часов или до следующего утра. Это было облегчением. Я даже стал с нетерпением ожидать следующей стычки, потому что потом он на некоторое время убирался и оставлял нас в покое.

После рождения дочери мои отношения с сыном считай сошли на нет, и нашим единственным общением стал ор друг на друга. Моя жена относилась к нему еще хуже, в ней не осталось ничего к сыну. В то время, если сын входил в одно с ней помещение, она бросала все дела и начинала кричать: «ОТОЙДИ, БЛЯДЬ, ОТ МЕНЯ! ПОШЕЛ ВОН! ПОШЕЛ ВОН, НАХУЙ!», пока он не уходил. Он начал проводить все больше времени вне дома, что стало для нас благодатью. Я понятия не имею, что он вытворял вне стен нашего дома, мы просто были счастливы, что это не касалось нас.

Вследствие поведения сына мы серьезно оборудовали весь дом замками. Все тонкие и дешевые внутренние двери были заменены толстыми, полностью деревянными дверьми, которые нелегко выбить, вкупе с дверными замками, ключи от которых я и жена носили с собой. Я знаю, это выглядит как крайность, но замки и прочные двери были лучшим способом для нас сохранить безопасное от сына пространство.

И опять, прежде чем меня завалят комментариями, скажу, что не запирал сына в его комнате, словно заключенного, он мог свободно передвигаться по дому, приходить и уходить, когда пожелает. Мы запирали СЕБЯ, чтобы защититься от него, это МЫ были пленниками в собственном доме.

В тот день, о котором идет речь, мы с сыном опять поскандалили, и он в ярости покинул дом. Мы с женой наслаждались покоем и тишиной, сидя на кухне, а дочка дремала в нашей спальне. А затем она заплакала. Все родители маленьких детей подтвердят – вы привыкаете к плачу своих детей и спустя некоторое время начинаете понимать, что им нужно. Они плачут по-разному, когда они голодны или им нужно сменить подгузник, или им просто неспокойно и хочется на ручки. До того, как дети научатся говорить, они уже могут неплохо общаться. И этот плач не был похож ни на один из перечисленных. В нем был ужас. В тот миг, как мы с женой его услышали, мы вскочили со стульев и ринулись в спальню.

Разумеется, дверь была заперта, и мы потратили несколько лишних секунд, чтобы подобрать правильный ключ и отпереть дверь. Сын был там. Мы жили в бунгало (прим. пер. - небольшой одноэтажный домик, иногда с маленькой мансардой), и этот поганец залез в окно, чтобы добраться до нее. Он стоял над колыбелькой с ножом для стейков в руке. Понятия не имею, где он его взял, это был не наш нож. Мы очень тщательно следили за нашими ножами и всегда хранили их под замком. Думаю, он мог его украсть в одном из соседских домов.

Он уже дважды порезал дочь, в районе живота и предплечья. Я видел, как текла кровь. Когда я вошел в комнату, он стоял, водя тыльной стороной лезвия по лицу дочери, не резал, а почти щекотал кожу, дразнил, пока она кричала во все горло. Он взглянул на нас и улыбнулся. Еще до того, как осознать свои действия, я уже кинулся вперед, чтобы встать между ними. Я не понимал, что делаю, и действовал инстинктивно.

Но даже с учетом этого, моя жена оказалась быстрее – это было словно видео на ускорении, она подскочила к сыну и отбила его руку, нож отлетел прочь через всю комнату, а она всем телом ударилась в сына, так сильно, что он отлетел от колыбельки и врезался в стену. Я подхватил дочку на руки и держал ее, пока моя жена заслоняла нас собой. Я видел, что ее сотрясает дрожь, почти конвульсии. Я до сих пор помню запах в комнате, крики и плач дочки. Выражение на лице стоящего пред нами сына. Его просто не было. Пустое, мертвое лицо, в глазах ни единого проблеска эмоций. Мне он казался каким-то пришельцем.

Я смотрел, как жена шагнула к нему. Я мог дотянуться до нее, остановить, но не стал. Она сделала еще шаг, подошла к нему вплотную. И опять я мог ее остановить, и опять не сделал этого. Она выждала, стоя неподвижно и глядя на него, около 3 или 5 секунд. А затем ударила кулаком в лицо.

До этого момента вы могли вообразить мою жену как обычную женщину, невысокого роста, изящную и нежную. Но не в этом случае. Моя жена действительно небольшого роста, но она не изящная и не нежная, и никогда такой не была. С ее ранних подростковых лет она занималась боксом. ММА (прим. пер. - смешанных боевых искусств) тогда еще не было, но карате и бокс пользовались большой популярностью. И моя жена была ОЧЕНЬ талантливым боксером-любителем. Она весит почти 60 кг, у нее неплохо развита мускулатура, и она знает, как нужно бить. Я вешу на 30 кг больше и не имею никаких сомнений, что в реальном бою между мной и ней она смогла бы раскатать меня в лепешку и сделала бы это. Никто из нас прежде в гневе не поднимал на сына руку, но в тот день что-то в ней надломилось, и все годы гнева, боли, печали, разочарования выплеснулись из нее единой волной.

Когда она ударила, его голова запрокинулась, из носа побежала кровь. Он практически никак не отреагировал, просто смотрел на нее с выражением шока на лице, словно не мог осознать, что произошло. Она подождала еще секунду. И ударила снова.

Я мог подойти и остановить ее. Мог выволочь из комнаты, увести, успокоить. Я не стал. Просто стоял и смотрел, пока она методично превращала его в месиво. Каждый раз, как он поднимал руку, чтобы прикрыть какую-то часть тела, она била в другое место – торс, голова, торс, голова, снова и снова. Он начал орать, вопить, просить остановиться. Это была самая искренняя реакция, которую я только видел за всю его жизнь. Но она не остановилась. Я смотрел, как она входит в раж, бьет сильнее и быстрее, обрабатывая его, как боксерскую грушу. Он попытался ответить, но она легко увернулась. Она действовала словно на автопилоте, войдя в режим тренировки.

Я еще с минуту стоял, наблюдая за ней, а затем отвернулся и вышел, унося дочь из комнаты. Придя в кухню, я помыл ее в раковине, нашел третий порез – на подошве ноги. Все порезы были поверхностными. Я промыл и обработал их, заклеил пластырем, а потом укачал дочку, пока она не успокоилась. Я слышал, как в нашей спальне сын кричит, грязно обзывает жену, угрожает отрезать ей голову и трахнуть ее труп. Вскоре уже не было слышно ни слов, ни даже криков. Я подумал, что он, должно быть, потерял сознание. Но я все еще слышал звуки ударов.

Это продолжалось долго. Так долго, что дочь успела уснуть у меня на руках. Я просто сидел за кухонным столом и ждал, пока жена закончит. Наконец она вошла на кухню и села напротив. Кисти ее рук распухли и кровоточили, лицо и предплечья покрылись брызгами крови, грудь тяжело вздымалась. Мы просто молча смотрели друг на друга.

Чуть погодя я спросил: «Он мертв?» Она глянула на меня и ответила: «Я, блядь, очень на это надеюсь». Я кивнул. Больше нам нечего было добавить. Я прекрасно понимал ее чувства, я ощущал то же самое. Я не знал, что нам делать, так что мы просто сидели и ждали, ни говоря ни слова. В конце концов жена расплакалась и ушла в душ, а я остался, держа дочку на руках.

Прошло много времени, прежде чем я услышал из спальни стоны и всхлипы. Похоже, наш сын не умер. Я пошел посмотреть, насколько плохо его состояние, и оно было… очень плохим. Ни до того, ни после я не видел никого, избитого более безжалостно. Он, скрючившись, лежал на полу в луже блевотины, с лица текла кровь. Нос был практически вбит в плоскость лица, оба глаза полностью заплыли и уже начали чернеть. Я видел, что пара его пальцев торчат под странными углами, и что он обмочил штаны. Я подумал, что у него, должно быть, выбито несколько зубов, но я не видел их на полу и не мог заглянуть в рот – его губы тоже сильно распухли. Как позже рассказала жена, она методично избила все его тело, особо фокусируясь на ногах. Она сказала, что пинала его в пах, пока не устала, и продолжала его избивать еще долго после того, как он отключился.

Жена вернулась из душа, а я все еще не знал, что нам делать с сыном. Не знал, нужно ли нам позвонить в полицию или в скорую, или самому отвезти его в больницу. Я честно не имел ни малейшего понятия, что делать. Чуть позже я осознал, что мне просто наплевать, что с ним теперь будет, так что мы решили, что пусть он просто лежит там, и будет видно, умрет он или выживет.

В подвале нашего дома были устроены апартаменты, где гостили наши родители во время визитов к нам, и которыми мы сами не пользовались, так что мы с женой и дочерью спустились туда, оставив весь дом в распоряжении сына и полностью от него отгородившись. В кухонных шкафах полно еды, хватит на пару недель, у него есть в доступе ванная и спальни. У нас в подвале также была ванная, маленькая кухонька и отдельный выход на улицу, так что нам не нужно было подниматься в дом. Мы просто решили, что с сыном у нас все кончено.

Мы решили подождать, пока у него кончится еда, и посмотреть, что он будет делать дальше. Всю следующую неделю мы то и дело слышали, как он там передвигается. Думаю, что большую часть времени он провел, лежа на кровати и оправляясь от побоев. Я ходил на работу, с большой осторожностью осматриваясь по сторонам, на случай, если он нападет на меня на подъездной дорожке, но он не появлялся. Жена оставалась дома с дочкой. Мы не спускали с нее глаз.

Однажды ночью мы слышали, как он, впав в ярость, швырял и громил вещи, барабанил в стены. Мы не отвечали. Он ни разу не спускался в подвал и не пытался как-то еще добраться до нас. Я думаю, он боялся, что, если приблизится, моя жена довершит то, что начала. Мы просидели в подвале около трех недель, и, когда сверху уже несколько дней не доносилось ни единого звука, я отважился подняться наверх.

Дом был просто уничтожен, и никаких признаков присутствия сына не было. Он просто исчез. Нам пришлось несколько месяцев ремонтировать дом, чтобы исправить нанесенный сыном ущерб, и чтобы он снова был пригоден для проживания. По стенам была размазана смесь еды и дерьма, пол покрыт битым стеклом, в гипсокартоне стен большие дыры – он просто разнес дом. Порвал линолеум в углу кухни, распылил в гостиной пенный огнетушитель.

Я благодарен, что он не сжег дом дотла вместе с нами. Не понимаю, почему он этого не сделал, парень всегда был неравнодушен к огню. После происшедшего я каждый день жил в страхе, что однажды он внезапно вернется, подкараулит и убьет нас.

3 года спустя мы переехали, и я, наконец, перестал бояться, что он вновь появится. Теперь он понятия не имел, где мы, и я наконец почувствовал себя в безопасности от него.

Все это случилось давным-давно. Мой сын родился весной 1971-го, дочь – в 1988-м. Теперь я уже старик, в этом году мне будет 70, а жена умерла от рака в 2016-м. Дочери сейчас 31, после смерти жены я переехал к ним с ее мужем. У меня две внучки, и они – свет моей жизни. Пару раз в месяц я хожу к психологу, чтобы поговорить обо всем, что было.

Я не знаю, где мой сын. Последний раз я видел его лежащим на полу нашей спальни, избитого и покрытого кровью. Я не слышал о нем ничего с его ухода более 30 лет назад. И не хочу слышать. С того времени я несу на себе груз тяжелой вины и противоречивых эмоций. Я не бил его сам, но позволил его избить и думал, что он это заслужил. Я был счастлив, что это произошло. Я не пытался его убить, но был бы рад его смерти.

Я надеюсь, что он смог преодолеть своих демонов и жить где-то нормальной жизнью. Но если он не смог этого сделать, если остался таким, как был, тогда я искренне надеюсь, что кто-то его убил. В то время, когда я его знал, он был, словно бешеный пес, и, как бы все ни обернулось, я лишь надеюсь, что он не бродит где-то по свету и не причиняет боль кому-то еще.

Комментарий переводчика: Все время, пока я это читал, не мог отделаться от ощущения, что автор рассказа подражает Стивену Кингу. История полностью в духе Кинга. Возможно, кто-то решил проверить свой писательский талант и сочинить историю для реддита. Слишком уж литературно все описано.

Если же рассматривать ее как реальную, первую часть рассказа не мог отделаться от жалости к ребенку, которого родители с рождения объявили новым Оменом и относились соответствующе. Но потом ощущение все же изменилось. Я не силен в психиатрии, не знаю, может ли ребенок быть тяжело болен психически с самого рождения. Наверное, да. И всегда ли истоки маньяков лежат в их детстве. Тут вроде родители не так сильно травмировали ребенка (насилие, побои, издевательства и т.п.), чтобы он стал маньяком. А он проявил классические ранние признаки маньяка – пироманию и издевательство над животными.

«Триада Макдональда» — сформулированный Джоном Макдональдом в 1963 году в статье «Угроза убийства» (англ. The threat to kill)набор из трёх поведенческих характеристик — зоосадизм, пиромания и энурез, который он связал с предрасположенностью к совершению особо жестоких преступлений. Более поздние исследования не обнаружили прямой статистической связи между этой триадой и жестокими преступлениями, однако многие серийные убийцы имели признаки соответствующего поведения

Еще не пойму почему, даже с учетом того, что это 70е-начало 80-х годов, родители не избавились от ребенка легально? Банальная отдача на усыновление, не говоря уже о том, что ребенок нападает на других с ножом – неужели его нельзя поместить в клинику или куда-то типа колонии для несовершеннолетних?

В пользу художественного вымысла говорят и внезапные «рояли из кустов» - оп, жена-боксер, оп, бункер в подвале, оп, сын пропал бесследно навсегда. Но читать было интересно)

Из группы GeekPriyut