Голый пистолет 2. Цитирую Фрэнка Дрэбина:

— Иногда я думаю о вас с Эдной — тут я тебе завидую. У тебя есть кто-то. Один и тот же человек на протяжении 30 лет. Ты просыпаешься с ней, ешь с ней, спишь сней, занимаешься любовью с одной и той же женщиной. Вы проводите каждую возможную минуту вместе. В то время как я шатаюсь с двадцатилетними, которым просто надо хорошо провести время и получить дешевый секс. Секс, секс, секс... Девушки, которые не умеют отказывать. Девушки, которые не могут насытиться. Еще! еще! еще! «Теперь твоя очередь надевать наручники!».

Это раньше Юрий Косточкин был на всех голубых экранах страны. Первые строчки хит-парадов, заглавные темы к фильмам. На «Евровидение» даже звали как-то, но не срослось.

Никто не знал, в чем секрет великого певца, потому что это был самоучка с чистейшим, как хрусталь, и мощнейшим, как судоходная река, голосом, который рвал эстрадные колонки с одного «ля». От его песен и романсов рыдали глухие, влюблялись бессердечные и роняли слезы даже самые бесчувственные.

Десятилетиями его преследовали поклонники разных возрастов и достатка, мечтавшие, чтобы великий тенор взял их в ученики, но тот никого не учил, даже собственных детей.

Увы, но по закону эстрады даже самые маститые уходят в забытье с наступлением старости. Косточкину стукнуло восемьдесят. Его звезда давно сошла с небосвода славы, и мужчина забрал бы тайну голоса с собой в могилу, если бы не наткнулся однажды на Пожарова.

Юрий ковылял домой от внуков. Стояла темная безлунная ночь. До дома было меньше километра, и Косточкин решил прогуляться. Оказавшись в одной знакомой с детства подворотне, он услышал чей-то голос, незаслуженно назвавший его чепушилой.

Косточин посмотрел на тень, из которой появился огромный детина. На тупом небритом лице незнакомца невооруженным взглядом читались самые плохие намерения.

— Деньги есть? — вопрос бандита не отличался оригинальностью.

— Денег нет, — спокойно ответил старик.

— Че в пакете? — кивнул небритый.

— Торт-безе. Угощайся, я все равно эту дрянь не ем, — поморщился Косточкин и протянул пакет.

— Раз налички нет, то переводи с карты, — не успокаивался верзила и опустил руку в карман.

— Да нет у меня денег, сказал же. До пенсии еще три дня. Внуки, вон, продуктов дали, торт, вернее, — раскрыл пакет Юрий, пытаясь оправдаться, потому что чувствовал, что вот-вот по его седой голове будут стучать, как по арбузу, проверяя на зрелость.

— Звони внуку, пусть переводит, — надвигался мужчина, достав из кармана что-то блестящее.

— Слушай, погоди, — сдался Юра, поставив пакет на землю. Он поправил очки и внимательно посмотрел на обидчика. Тот хоть и выглядел устрашающе, но по сути своей был совершенно беспомощным, как оголодавший медведь, что вышел к людям на дорогу. — Есть у меня кое-что.

— Если очередное безе, то я тебе его знаешь куда затолкаю?

— Да угомонись ты, толкатель, — голос Косточкина сделался таким жестким, что мужчина растерялся и умолк. Он даже не представлял, какое трудное решение собиралась принять бывшая звезда эстрады.

— Я могу дать тебе так много денег, что ты будешь пиво вместе с пивзаводами покупать. Ну как, интересно такое предложение?

Сквозь сумрак бандит увидел, как засветились глаза у старика.

— Да че ты меня лечишь?!

— Лечить я тебя буду, это правда, но не сейчас, а когда протрезвеешь, — продолжал Юрий. — Я вылечу твой голос, твою голову и твою душу. Я научу тебя петь!

Тут бандит потерял остатки терпения и только было собирался сделать с Косточкиным то же самое, что делает стиральная машинка с бумажными деньгами, оставленными в кармане джинсов, как вдруг старик достал из-за пазухи небольшой пузырек, глотнул из него и запел.

Бугай остановился и испуганно огляделся по сторонам. Фасады домов загорались со скоростью три окна в секунду. Замолкли коты, затеявшие драку у мусорки, затихла музыка в чьей-то машине, сердце грабителя заныло есенинской тоской.

Косточкин постарел, но голос его был так же молод, силен и необуздан, как ветер. Это была баллада. Слова Юрий помнил не все и иногда просто тянул какую-то гласную, но это было так душевно, что через минуту что-то звонко ударилось об асфальт.

Косточкин взял последнюю «ля». Несмотря на поздний час, из окон вместо угроз и требований соблюдать тишину раздались аплодисменты. Грабитель сам в какой-то момент поймал себя на мысли, что неуклюже хлопает в ладоши, а его нож валяется под ногами.

— Завтра в восемь тридцать жду у себя. Будем учиться петь, — сказал старик и продиктовал адрес.

— Да я раньше обеда не встаю! — ответил ошеломленный мужчина, которого эта музыкальная атака выбила из состояния равновесия.

— Второго шанса у тебя не будет, — хмыкнул Косточкин и, забрав пакет, спокойно поковылял дальше, оставив грабителя наедине с ночью.

***

Утром в квартире Косточкина раздались домофонные трели. Через пару минут на пороге возник вчерашний бандит, который сегодня выглядел как виноватый и прилизанный пес. В глаза бросались последствия самостоятельного груминга: щеки выбриты, ногти обкусаны, голова мокрая и пахнет мылом; вместо спортивного костюма — брюки и рубашка без трех пуговиц. Если бы не перегар, можно было бы решить, что пришел свататься.

— Опоздал, — не ответив на рукопожатие, Юрий пошел в комнату, и гость проследовал за ним.

— Рубаху чистую искал, — оправдывался мужчина.

— Меня не волнует. Иди в ванную, бери ведро, тряпку и начинай мыть пол.

— В смысле? Ты че, дед, берега попутал? — набычился гость.

— Пошел вон тогда! Не хочешь слушаться, катись. У меня тут камера, если что, — показал Косточкин на автоматический освежитель воздуха под потолком.

— А как же пение? — справился со злобой гость.

— Пение должно идти изнутри. Чистый голос не может рождаться в грязной голове, квартире, в грязном рту. Так что освобождай мысли, мой пол, и ждем, пока перегар выветрится.

Мужчина виновато опустил голову и направился в ванную. Юрий улыбнулся. Этот гоповатый мустанг все же поддавался усмирению, а значит, всё получится.

— Как зовут-то тебя?

— Вася Пожаров, — раздался грустный голос из ванной, заглушаемый напором воды.

— А меня Юрий Косточкин, для тебя Юрий Саныч.

Пока Пожаров мыл полы, Косточкин сел за пианино и начал выбивать из ученика перегар при помощи старой бригады: Моцарта, Балакирева и Шопена.

Вася страдал. Голова его гудела, к горлу подступала тошнота, но хозяин не прекращал играть, даже когда Пожаров его умолял. Через два часа полы засияли, и Юрий Саныч принес ученику таблетку аспирина и стакан воды.

— А теперь будем петь? — жалобно спросил Пожаров.

— Теперь поговорим, это важно, — ответил Косточкин и начал расспрашивать Васю про его жизнь.

Поначалу гость неохотно рассказывал о себе. Все его истории были короткими и состояли из фраз: «Да там, короче», «Что-то в этом роде» и «Как-то так». Но чем больше Юрий просил его углубиться в свои воспоминания, тем складнее и насыщеннее становилась речь. Пожаров рассказывал про трудное детство, про родителей, про погибшего брата, про свою первую любовь, про то, как друзья в школе учили курить и подставили его перед завучем, про армию. Его язык и горло все больше размягчались, голова прояснялась, уходила зажатость; в речи появлялись примитивные эпитеты, из глаз текли слезы.

— Отлично, просто отлично, — восхитился Косточкин, заметив, как его гость расчувствовался и полностью расслабился. — А теперь попробуй спеть это, — он протянул Пожарову лист с текстом какой-то детской песенки.

— Что это за х?..

— Тихо! Не теряй своего состояния, просто пой как получится.

Юрий сел за пианино и начал играть. Пожаров открыл рот и смущенно пропел. Мужчина стеснялся, и голос его сильно дрожал и ломался.

— Чуть не забыл самое главное, прости. Никогда никого не учил.

Косточкин встал из-за пианино и ушел на кухню, а вернулся со стопкой, в которой плескалась мутная жидкость.

— Это что? — спросил Вася.

— Этой мой секрет. А теперь и твой тоже. Так что держи язык за зубами, ― строго сказал Косточкин.

Вася кивнул и профессионально осушил рюмку. По горлу растеклось что-то мерзко-сладковатое.

— Препарат не будет работать, если его не запустить. Нужно снова вспомнить всё, о чем мы говорили, вывернуть душу наизнанку. Думай о том, что ты мне рассказывал: о брате, о том, как вас гонял отец, о Юльке из восьмого «Б»; думай о первой дискотеке и о стихах, которые ты писал втайне от друзей… — скомандовал Косточкин и вернулся за инструмент.

Образы сами замелькали в голове Пожарова. Странное зелье придавало сил и уверенности, приятно стекая по пищеводу. Голос вырвался из Васи, как вода из пожарного шланга.

— Хорошо, хорошо, давай еще! — подбадривал Косточкин, и Вася давал.

***

— Ну как себя чувствуешь? — спросил Косточкин после первого занятия.

— Просто ох… отлично! — резко поправил себя Пожаров. — Ваше снадобье — просто бомба!

— А то, — подмигнул Юрий, и они распрощались.

Мужчины теперь встречались два раза в неделю. Начинали с уборки, потом разговаривали, потом принимали по тридцать граммов снадобья и пели. Пели до самой ночи.

Каждый раз Юрий Саныч становился все более требовательным. Он просил являться в глаженом. «Когда гладишь одежду — гладишь свою душу», — говорил он. За сквернословие давал пощечину и требовал подбирать звучные и певучие синонимы, заставлял учить ноты. Но больше всего он настаивал на том, чтобы человек перед началом практических занятий проникал в собственную душу и искал в ней то, что и называется голосом, потому что без этого чудо-препарат не давал эффекта. «Голос — это не навык и не умение правильно дышать или открывать рот. Прежде всего — это твое сердце, боль, радость, это твои переживания. Они делают тебя сильным! Нужно расслабиться и стать собой. Расскажи миру о своей душе, открой ее», — требовал Юрий Саныч, протягивая рюмку.

***

— Васян, ты че-то совсем братанов забыл, — предъявили как-то Пожарову старые друзья. — Пропадаешь где-то, не звонишь, не пишешь.

— Да я там, это… — оправдывался Вася.

— В субботу у Толяна днюха, давай, подтягивайся в караоке. Выпьем, закусим, споем нашу!

У Пожарова как раз было занятие в это время, но Косточкин дал добро.

— Сходи, тебе пора на сцену, — сказал по телефону Юрий и откашлялся.

— Всё нормально, Юрий Саныч?

— Всё хорошо. Ступай. Только не забудь заскочить ко мне за препаратом.

На день рождения Толяна братва забронировала целый зал в караоке. Ну как забронировала… С ними просто никто не хотел рядом находиться.

— Васян, ну ты пижон, конечно, — подначивали друзья Пожарова, когда тот появился в пиджаке и со стильной прической.

Принесли выпивку, потекли разговоры; колонки страдали от лиричного рева именинника. Васе было некомфортно и плохо, он чувствовал себя палтусом в гороховом супе.

— Слышь, дружбан, пойдем споем? — предложил Пожарову разомлевший друг, с которым они когда-то отнимали деньги у лохов.

— Может, ну его? — мялся Вася.

— Пошли, говорю! — товарищ схватил здоровенного Пожарова за шкирку и выволок на сцену.

Зазвучал проигрыш, на экране начался отсчет. Пожаров жутко страдал, но это-то ему и было нужно. Уроки Косточкина не прошли даром. Он достал флягу, глотнул, вытер губы рукавом и за пару секунд переработал все страдания внутри себя. Он вспомнил, как плохо ему было с этими людьми, как жизнь постоянно мяла ему бока, как все пошло по наклонной из-за этой компании и… запел. Это был фальстарт, но никто не заметил. Друг Пожарова так и не открыл рот, потому что был поражен в самое сердце.

Вася пел про ушаночку, про сибирский холодок, про колесики, но, несмотря на текст и репертуар, каждый, кто слышал его в этот момент, включая егосамого, почему-то представлял разное. Кто-то думал о любви, кто-то — о своих детях, третьи тосковали по морю. Какая-то бодрая тоска прокатилась волной по залу, отрезвила, а потом сразу же опьянила всех присутствующих. Рыдали все, даже диджей, который терпеть не мог свою работу, а от подобных песен чувствовал несварение.

Пожарову аплодировали, его просили спеть еще, кормили и наливали, но он отказывался от всего, кроме песен. Ему и самому хотелось петь еще.

Жанры были не важны. Вася пел всё, что знал. Слух работал идеально, голос струился, как весенний ручеек. Пожаров был счастлив. За вечер он высосал всю флягу до дна.

***

— Это хорошо, — сказал Косточкин, когда Вася показал ему видео из караоке, — но ты только в начале пути. Главное — не бросать занятия.

— А вы научите меня готовить ваше зелье?

— Прости, дружок, но эта тайна уйдет со мной в могилу. Но не переживай, я о тебе позабочусь.

Вася расстроенно кивнул, и они продолжили.

***

Вскоре Пожарова стали звать петь на свадьбах и юбилеях, на торжественных вечерах. Его часто приглашали выступить в караоке, и Вася никому не отказывал. Популярность певца росла со скоростью инфляции в Аргентине. Появились спонсоры, Пожарову дарили стихи знаменитые певцы, кредитная карта впервые показывала плюс. Правда, на пиво деньги Вася больше не тратил ― он вообще перестал пить.

Всё было хорошо, кроме того факта, что Косточкин начал сдавать позиции. Старость и болезни брали свое. Пожаров переживал, очень сильно переживал, потому что Юрий Саныч стал для него вторым отцом, только нормальным, а не тем, который сыплет угрозами, бьет и разбавляет чай портвейном. А еще он боялся, что человек уйдет и оставит его без эликсира, поэтому часто поднимал эту тему, но ответ всегда был один: «Нет».

Начались хит-парады, радио, фестивали. Пожаров взлетал стремительно, как фейерверк, готовясь взорвать небо со звездами.

А потом Косточкин умер. Его смерть была такой же ожидаемой и такой же внезапной, как любая другая. Пожаров никак не мог поверить в случившееся. Вся его жизнь буквально рушилась и рассыпалась, как дешевая китайская игрушка в руках ребенка. Конечно, он сам организовал похороны. Дети и внуки, которым певец оставил всё свое наследство, неохотно принимали участие в подготовке церемонии. Васю родственники Юрия Саныча ненавидели всей душой, а самого Косточкина всегда воспринимали исключительно как источник дохода, особенно когда мать Юриных детей забрала их к своему новому мужу. Но певец тогда никого не бросил и продолжал помогать помимо алиментов.

Уже после смерти учителя Пожаров получил письмо.

«Я сделал хорошее дело ― дал тебе шанс, а ты сделал правильный выбор и воспользовался им. Я горжусь тобой. Мой уход — это мой подарок тебе, сынок. Память о нашей дружбе должна стать для тебя главным толчком в карьере. Помни всё, о чем мы говорили, помни о том, кто ты и какой прошел путь, помни о душе. Я оставил тебе канистру с эликсиром, она у моего соседа. Пей с умом и тебе хватит до конца дней».

Вася смахнул слезы, убрал конверт и отправился к соседу Юрия Саныча. Он продолжил следовать заветам Косточкина и очень скоро превзошел учителя. Он пел так, как не пел никто до него, и достиг таких высот, что Косточкину и не снились. Мировые турне, концерты с легендарными группами, премии. Вася пронес через всю жизнь боль и память о своем друге и наставнике, но сам так и не стал ни для кого учителем, потому что так и не узнал секрет зелья. Пока однажды, когда он сильно простудился, жена не дала ему какое-то лекарство от горла.

— Ты где это взяла? — набросился постаревший Пожаров на супругу.

— В аптеке, а что? — испуганно отшатнулась она.

— В аптеке? Да это же зелье для голоса! Откуда оно у них?

— Вася, это солодка обычная! Ты о чем вообще? — нервно хихикнула супруга.

— Солодка? — в глазах у Пожарова потемнело, и он рухнул на диван.

Получается, все это время никакого зелья не было. Работало только то, о чем говорил Косточкин. Голос — это душа человека. Его боль и переживания. Его прошлое и настоящее. Мужчина улыбнулся и снова мысленно поблагодарил учителя.

***

Когда Пожарову стукнуло восемьдесят, он приехал отметить юбилей в родной город. Прогуливаясь ночью после встречи со старыми друзьями и знакомыми, он свернул в подворотню, где из тени раздался чей-то незнакомый голос.

— Деньги есть?

— Нет, — улыбнулся Пожаров. — Но есть кое-что другое.

Александр Райн

Друзья, не забывайте подписываться на мой тг канал https://t.me/RaynAlexandr

Живём дружно, весело и вкуснооооо)

Погибли как я понимаю начальник колонии, зам по режиму и пара контролёров. То есть те люди которые обязаны были: недопустить передачу и наличие запрещенных предметов у заключённых. Обеспечить безопасное перемещение заключённых по территории колонии. Ничего из этого они не сделали, за что и поплатились. Хотелось бы верить что другие сотрудники ФСИН задумаются, стоит ли продавать нож заключённым. Хотя вряд-ли