Про кассету рассказал Витёк.

Хорошо помню тот день — мы собрались вчетвером за школой после уроков — я, Генчик-Вафля, Витёк и Саня Борзой. Яркое весеннее солнце пекло не по-детски, впереди маячили выпускные экзамены, а за ними туманная, но такая привлекательная свобода. Я сунул шапку в карман, и единственная сигарета, купленная с утра в ларьке у Ашота, сломалась почти у самого фильтра. Я матюгнулся, попытался выровнять сигарету обратно, но она развалилась окончательно.

— Забей, — сказал Генчик и протянул пачку.

Витёк похлопал по карманам, достал зажигалку и чиркнул колёсиком.

Закурили, перекидываясь обычными фразами.

— На треню идёшь?

— Не могу, надо мелкую из сада забрать. Мать только утром со смены вернётся.

— О, — оживился Генчик, — так может к тебе?

— Отвали, — огрызнулся Витёк. — Мать ещё с прошлого раза не отошла. Узнает — точно убьёт.

Помолчали, с удовольствием припоминая прошлый раз.

В тишине громко хрустнул костяшками Саня. Долговязый, в шапке «Спорт» с налаченным изнутри (чтобы стоял) гребнем, он молча сидел на корточках у стены и разглядывал разбитые пальцы.

— Ну чё там, Санёк? — осторожно спросил его Генка.

Мы все знали, что скрывается под обтекаемым «там»: мамка у Борзого была очень плоха. Болела она давно, но на прошлой неделе её даже врачи лечить отказались, отправив домой помирать. Теперь она лежала в маленькой двушке пятиэтажного дома, где, кроме неё и Борзого, ютились его младший брательник и бабка.

— Ничо, — буркнул Санёк и поднялся рывком. — На треню идёт кто?

— Погнали.

Я докурил, и мы разошлись.

Вот тогда мы про неё и узнали.

Санёк уже подходил к забору, где пара прутьев была выгнута ещё с прошлого года, когда позади раздалось шлёпанье. Витёк догонял нас, сигая по свежеразмороженной апрельской грязи.

— Пацаны, подождите.

Протиснулся следом за нами и зашагал рядом, продолжая вполголоса:

– Я там это… Просто при Вафле не хотел базарить. Есть тема одна…

— Ну? — остановился Санёк.

— Да пошли! — Нервно оглядываясь, Витёк потянул его за рукав.

Почапали дальше.

— Короче. Про кассету с Кашпировским слыхали?

— Чего?! — От неожиданности Санёк остановился опять. — Чё ты втираешь?

На этот раз Витёк не стал поторапливать нас. Сунул руки в карманы бомбера и нехотя пожал плечами.

— Ну типа… мамке твоей помочь хочу…

— Да пошёл ты!

Санёк развернулся и рванул вниз по улице. Потом резко остановился, будто напоролся на стену. Чуть постоял и, втянув голову в плечи, вернулся обратно.

— Говори! — буркнул, глядя в сторону от Витька.

— Короче, — заморосил тот, — об этом же все болтают, но без подробностей. Типа есть кассета такая, что людей лечит, и всё. А что за кассета и где её взять, хер его знает. Типа бабкины сказки. Но на самом деле не сказки, а тема проверенная, мне брательник рассказывал. А он брехать не будет, вы, пацаны, в курсе.

Он смерил нас взглядом. Его старший брат, Тоха-Лихач, был уважаемым человеком, с северными работал.

— В курсе, — подтвердил я.

— Ну вот. Кассета, короче, и правда есть. Помните, по телеку эту туфту прогоняли? Мои мать с бабкой ваще тогда трёхнулись — как показ начинается, всё, их не трожь! Одна сидит бормочет чего-то и руками размахивает, вторая столбом замрёт и, кажись, не моргает даже, пока эта херня не закончится. Как зомбаки, ё-моё, то ли ржать, то ли бояться, хер его знает.

— Ну! — поторопил его Саня.

— Баранки гну! Я к тому, чтобы поняли, про чё я: мужик это серьёзный, типа экстрасенс или учёный, но помогает реально. У бабки спина перестала болеть, у матери тоже там чего-то наладилось. Короче! Это всё ерунда. По телеку забесплатно кто будет нормальную тему прогонять, да? Чисто для рекламы, чтоб на его концерты ходили. Но мне Тоха сказал, что экстрасенс этот, пока в Америку не уехал, отдельные сеансы для блатных проводил. И на них всю свою силу в одного человека вкладывал. Сечёте, да? То на толпу распыляется. А то всё в одного. Лечил их на раз-два! От чего угодно: хошь, от рака, хошь от срака. Железно!

— Так то блатные, — Саня хмуро поглядел на Витька. — А я чё, блатной?

— Да ты дослушай сначала! Я же говорю: есть кассета. У одного мужика из Солнцевских дочь заболела. Ну и пока Кашпировский из неё болезнь выгонял, охранник тайком записал весь сеанс на видео. Чтоб потом продавать, поняли, да? Девка сходу выздоровела, а охранник вечером видео пересмотрел, чтоб типа понять, получилось чё или как… Ну и утром его только нашли, короче. Помер он. То ли убили, то ли сам… Мутная тема. А Солнцевский, как узнал об этом, за дочь перетрухал, стал Кашпировскому предъявы кидать, типа чё за дела? А тот ему пояснил, что он дохера сил на эти сеансы кладёт и типа здоровому их смотреть вообще нельзя. Тем более дважды. Такие дела.

— Так и чё?

— Чё?

— Хер через плечо! Где эту кассету достать?

— Так я не знаю. Надо с Тохой перетереть, он сто пудов в курсах.

Санёк длинно сплюнул Витьку под ноги.

— Так чего ты мне мозги правишь, брехло? На треню из-за тебя опоздали. Пошли, Бор.

Я сочувственно пожал плечами, а Витёк крикнул вслед:

— Так чё, с Тохой базарить?

Саня ничего не ответил.

* * *

Три дня прошли, как обычно, а вечером в пятницу мне в дверь позвонили. За порогом переминался Витёк. На площадке сгорела лампочка, пыльные окна не пропускали тусклый фонарный свет, и я впустил его в коридор.

— Я по-бырому. — Он сунул руку за пазуху и, покопавшись там, вытащил кассету. Обычную, для видака, в красном подкассетнике «ТDK» с обтрёпанными краями. — Вот, смотри, чё надыбал. Ну, помнишь, рассказывал, Кашпировский там, лечение, все дела.

— Помнить-то помню. Только мне она нахера? Сане отдай.

Витёк поморщился.

— Да ты ж его знаешь. Начнёт барагозить, подумает, что я прикалываюсь. Драться ещё полезет… А тебя он послушает, вы ж с ним с детского сада корефанитесь.

Я молча смотрел на кассету, и брать её почему-то совсем не хотелось. Это было странное чувство — то ли страх, то ли отвращение. Будто вместо кассеты Витёк протягивал мне коробку, полную гигантских мокриц.

— Да возьми, Борян, чё тебе, трудно? Передашь, пусть тёте Гале покажет. Ну а вдруг и правда поможет?

Это сработало. Тётю Галю я с детства знал. Мы постоянно торчали у Санька, и она относилась ко мне, словно родная мать.

— Ладно, давай. — Я взял кассету, но держать её было противно…

мокрицы царапали коробку, пытаясь прорваться наружу

…и я положил её на полку для обуви, незаметно вытирая ладонь о штанину.

— Всё, я погнал тогда, — обрадовался Витёк. — И это… скажи Сане, пусть только сам не смотрит и малому своему не показывает. Бабке — хер знает, бабке, может, и можно. Она старая, небось болезни найдутся. Но лучше тоже не надо. Пусть только тётя Галя одна.

— Слышь, погоди. — Я схватил Витька за рукав. — А где ты взял-то её?

— Где взял, там больше нет, — хмыкнул он. — Всё, бывай.

Два часа я честно пытался делать уроки, но никак не мог сосредоточиться на алгебре, буквально физически ощущая присутствие чего-то (или кого-то?) чужого в комнате. Под черепной коробкой шуршало, царапало, дёргало где-то под глазом. Мне хотелось выбросить чёртову кассету в окно, и в то же время я едва себя сдерживал, чтобы не включить её немедленно и не посмотреть, что на ней. Включил бы, пожалуй, если бы видеомагнитофон был в моей комнате. К счастью, он стоял в гостиной, где родители смотрели «Время».

Боль нарастала, и в конце концов я не выдержал: оделся и выскользнул из квартиры.

Саня жил в соседнем подъезде, пропитанном сигаретным дымом и вязкой густой темнотой. Я крался по лестнице на четвёртый этаж, совершенно не думая, как буду выглядеть, заявившись в такой час с кассетой в руке. Всё, чего я хотел, — это поскорее избавиться от дряни, завёрнутой в старую тряпичную сумку.

Открыли мне сразу, будто ждали, когда я приду. За дверью обнаружился Лёнька — младший Санин брательник.

— Заходи. — Совершенно не удивившись мне, он махнул рукой и скрылся на кухне.

В квартире стоял тяжёлый давящий запах. Я давно не был здесь, и теперь пожалел, что пришёл. Надо было на улице встретиться.

— Бор? — Из комнаты выглянул Саня. — Чего ты?..

— Дело есть. — Я потоптался, не зная, с чего начать. Потом просто протянул другу свёрток. — Тут это… Ну помнишь, Витёк рассказывал…

— Са-а-аш! — раздалось из комнаты, и я с трудом узнал тёти-Галин голос. Он был словно другой — более низкий и какой-то… утробный, что ли. — Саша, блядь, сюда подойди ко мне!!!

Санёк дёрнул подбородком и покраснел.

— Что это? — кивнул на мой свёрток.

— САША!!!! ГДЕ ТЕБЯ НОСИТ, ПРОКЛЯТЫЙ УБЛЮДОК?!

Я вздрогнул и выронил сумку. Это была не тётя Галя. Точно не она. Не та добрейшей души женщина, которую я всегда знал. Защипало в носу, я машинально шмыгнул.

— Это, короче, кассета, про которую Витёк говорил. Вот принёс, просил передать. Включи матери, Сань, только сам не смотри. И мелкому не показывай, лучше поставь, когда никого дома не будет. Всё, давай, братан, я погнал.

Выплюнув скороговоркой заготовленный текст, я выскочил за дверь и бросился вниз по лестнице, пока Санёк не начал задавать вопросы или ещё того хуже — не заставил забрать кассету обратно.

Той ночью мне плохо спалось. Сквозь сон чудилось непрерывное шуршание. Я то и дело тревожно вскакивал и включал свет, ожидая увидеть сотни разбегающихся мокриц. Не найдя ни одной, облегчённо засыпал, чтобы через полчаса снова вскочить, почувствовав, как что-то ползёт по ноге прямо под одеялом.

Под утро мне приснилась Санькина мать. Она сидела на старом продавленном диване в грязной ночнушке, седые сальные волосы прилипли к плечам. Вытянутая грудь просвечивала сквозь тонкую ткань, вокруг глаз расползлись синюшные пятна.

— ЧТО ТЫ ПРИТАЩИЛ КО МНЕ В ДОМ, ПРОКЛЯТЫЙ УБЛЮДОК?! — резко заорала она каркающим голосом, и от ужаса я проснулся.

Ещё не до конца разобрав, где сон, а где явь, вспомнил, что там, в комнате тёти Гали был кто-то ещё. Какой-то едва различимый силуэт стоял спиной ко мне у окна. И меня бросило в дрожь от мысли, что он мог обернуться.

* * *

Санёк не ходил в школу всю следующую неделю и, по негласному уговору, мы с Витьком не упоминали кассету. Генчик рисовался новым прикидом, который папаша-коммерс прибарахлил ему из-за бугра, мы с Витьком яростно завидовали, делая вид, что нам всё равно. Словом, неделя пролетела почти как обычно. «Почти», потому что в субботу утром, когда мои уже ушли на работу, в коридоре зазвонил телефон, и лихорадочный Санин шёпот в трубке велел мне немедленно дуть к нему.

Я не хотел идти. Я только-только начал снова спокойно спать по ночам, и мне совсем не улыбалось опять услышать тёти-Галины жуткие вопли. Но Саня бросил трубку ещё до того, как я придумал причину для отказа, так что я собрал волю в кулак и потащился в соседний подъезд.

Дверь в квартиру была открыта. С тяжёлым сердцем я просочился в коридор, приготовившись к одуряющей вони. Но внутри пахло чем-то печёным. На кухне гремела посуда, шумела вода и работало радио. Сквозь стеклянную дверь виднелись размытые силуэты. Вот один замер, и я вздрогнул, припомнив тень из моего сна. Но дверь приоткрылась, и оттуда выглянула кудлатая Санина голова.

— Мам, там Борька пришёл, мы посидим в моей комнате? — осторожно спросил он, обернувшись.

— Конечно, сыночек, идите, — прозвучал в ответ привычный добродушный тёти-Галин голос.

Я вытаращился, а Саня проскользнул в коридор и жестами приказал мне идти за ним.

Зайдя в комнату, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.

— Видел? — спросил шёпотом.

Я только слышал, но всё равно кивнул.

Он схватился за голову и закружил по своей тесной спальне. Слова, словно накопившись в нём, выплёскивались сами собой.

— Я поставил её. Бабка в поликлинику. Лёнька в школу. Я поставил, включил… Мать орала, как всегда, но тут замолчала. Я сразу вышел из комнаты, и не видел. Ничего не видел. Ничего. Ничего!

Он остановился и ещё несколько раз повторил «ничего», так, что я окончательно уверился, что что-то он всё-таки видел.

— Не видел, но слышал…

Саня посмотрел на меня, и я заметил, как он осунулся за эти несколько дней. Щёки запали, губы потрескались. Глаза лихорадочно блестели, словно он заболел.

— Там мужик говорил… говорил… я ушёл в кухню, заперся, но всё равно слышал… Как будто он говорил прямо в моей голове, понимаешь, Бор?

— Что он говорил? — Я не хотел знать, но слова вырвались сами.

Саня покачал головой.

— Не помню. Что-то про подсознание и… Нет, не помню. Как будто он говорил на другом языке. У него голос такой… Я до сих пор его слышу, Борян. Он у меня в голове… постоянно. Постоянно!

Саня заскулил и ударил себя по уху.

— Тихо, ты чё? — испугался я.

— Не могу больше, — сказал Саня глухо. — Я так больше не выдержу. Я слышу этот голос, но не могу ни слова разобрать! Всё время думаю о том, что если посмотрю кассету, то всё пойму.

— А ты пробовал, — осторожно поинтересовался я, — спросить мать, что там?

— Она ничего не помнит! — с досадой воскликнул Саня. — Да она… Как будто вообще не она, — закончил он шёпотом.

Мне казалось, что не она была здесь в прошлую субботу, а сегодня тут самая настоящая тётя Галя.

— Почему?

— Не знаю, — он угрюмо засопел. — Она как робот, как подделка, как кукла. Я чувствую. Но если я посмотрю кассету, я пойму, как всё исправить…

— Эй, эй! — Я толкнул его, и взгляд Санька прояснился. — Тебе нельзя её смотреть, забыл?

— Помню. — Он устало рухнул на кровать. — Поэтому тебя и позвал. Забери её и верни Витьку.

— Да вы заколебали! — разозлился я. — Я вам что, курьер? Тебе надо — иди и верни.

— Не могу! — затравленно посмотрел он. — Я из дома не могу выйти. Везде вижу его.

— Кого?

— Мужика.

Помолчав, Саня признался:

— Я краем глаза зацепил, когда кассету матери ставил. Его как будто со спины снимали, но я почувствовал, Бор… он знает, что я его видел. И теперь не отпустит меня.

Вот тут я испугался по-настоящему.

— Сань, да ты чокнулся? Это просто запись, видео. Этот мужик сейчас в Америке…

— Не-е-е-т, — задумчиво протянул он. — Никакой это не Кашпировский, Борян. Я без понятия, кто там, на этой кассете, и где её Витёк раздобыл, но это не Кашпировский. Мне вообще, знаешь, кажется… Что это не человек.

Последнее слово он произнёс шёпотом и быстро посмотрел наверх, на книжную полку. Я проследил за его взглядом и увидел знакомую потрёпанную коробку «ТDK».

— Ладно, — решился я. — Заберу.

— Правда? — Саня опустил взгляд на меня, и я увидел, как в нём борются надежда и… жадность? Будто он хотел отдать кассету и в то же время ни за что не желал с ней расставаться.

Я схватил с пола чью-то грязную майку, то ли Санька, то ли Лёньки и, завернув кассету в неё, быстро вышел из комнаты.

— Боря, куда ты? — из кухни выглянула тётя Галя, и я споткнулся. Выглядела она почти так же, как раньше, только гораздо худее. — Останься, я пирог испекла.

— Спасибо, тёть Галь, мне домой, — пробормотал я, обуваясь. Уже выходя из квартиры, вернулся и подобрал кассету, которую чуть не забыл рядом с обувью на полу.

Дома я засунул кассету на антресоли, твёрдо решив вернуть её Витьку в понедельник. Я почти не чувствовал острых коготков внутри своей головы… Почти не слышал в ушах незнакомого шёпота. Следующей ночью вдруг вскочил с тревожно стучащим сердцем — показалось, что кто-то стоит за окном. Осторожно поднялся, крадучись подошёл, выглянул. В тусклом фонарном свете я разглядел сгорбленный силуэт. Он стоял спиной ко мне, время от времени дёргаясь и взмахивая руками, словно по нему пропускали ток. На его голове была залаченная изнутри шапка с надписью «Спорт».

Вдруг накрыл дикий страх. Показалось, что он сейчас обернётся и… Что тогда будет, я не хотел даже думать и, поскорее задёрнув шторы, вернулся в кровать.

Наутро в школе нам объявили, что Санёк спрыгнул с балкона старой десятиэтажки.

* * *

Комната была полна народу. По углам толпились какие-то бабки, незнакомые мужики. Одноклассница Аня Агеева тихо всхлипывала в коридоре. Старый продавленный диван, на котором недавно снилась мне тётя Галя, был сложен и сдвинут к окну. Солнце сверкало за начищенным до блеска окном. Гроб, оббитый синей тканью, стоял в центре комнаты. Рядом на табуретке сидела Санина бабка и, как неваляшка, молча качалась из стороны в сторону.

Одуряюще пахло свежим деревом, горящими свечками и ещё чем-то… ни с чем не сравнимым… Сладко-приторным, терпким.

Так пахла Санина смерть.

Я молча потянул Витька за рукав и шагнул в коридор.

Из кухни тотчас же, будто ждала за дверью, выглянула тётя Галя.

— Боря, куда же вы? — механически улыбаясь, спросила она. — Пироги скоро будут.

Я отшатнулся и пулей выскочил за дверь, не в силах больше видеть скорбные лица, слышать плач, чувствовать запах... Но больше всего пугала Санина мать, как ни в чём не бывало пекущая пироги. Витёк с Генчиком догнали меня, когда я пытался открыть дверь собственного подъезда.

— Борян! Борян, стой!

Руки дрожали. Зубы выбивали чечётку.

Я потянул, наконец, дверь на себя, и она резко открылась. Изнутри повеяло стылым сигаретным духом.

– Да постой ты!

Но я уже мчался к себе, на второй этаж. Родители тоже были на похоронах. Я распахнул дверь, вскарабкался на антресоль и швырнул в вошедшего Витька кассетой.

— Забери! — крикнул. — Это всё из-за неё! Из-за тебя! Санёк умер из-за этой дряни!

Меня трясло. Хотелось врезать Витьку так, чтобы зубы разлетелись по лестнице. Он испуганно отмахнулся, и кассета упала на пол.

— Эй, остынь! — Мою руку перехватил Генка.

Он наклонился, поднял кассету, повертел её и положил на полку.

— Нет-нет-нет-нет! — заорал я. — Мне не нужна эта дрянь! Он её притащил, он пусть и несёт обратно!

— Нихера подобного! — завопил мне в ответ Витёк. — Ты согласился взять, теперь это твоё! Я отказываюсь, я не возьму!

Поднял руки и замотал головой.

— Это что за херня?! — возмутился я. — Ты принёс, забирай!

— Не-а! Отдать можно только тому, кто берёт добровольно! Я не беру, не беру!

И, как дебил, ещё через плечо поплевал.

От этой картины у меня дар речи пропал, и я молча переглянулся с ничего не понимающим Генкой.

— Так, давай по порядку, — сказал тот. — Что за херня происходит?

И тогда Витёк рассказал. Как его брата заставили «добровольно» забрать кассету себе, как он начал сходить с ума, думая только о том, что там на ней записано. Как Витёк стал слышать голоса и шорох, и чьи-то шаги по ночам…

— И ты после этого принёс её ко мне в дом! — зло выплюнул я. — Не зря тебя, сучару, Санёк терпеть не мог!

— Но мать же его выздоровела! — парировал Витёк. — И я говорил, что ему нельзя смотреть? Говорил! Всё было честно!

— Честно?! Ах, ты падла! — Я попытался достать до него через здорового Генчика, но тот перехватил меня и легонько оттолкнул к кухне.

— Вы чё, братва, совсем с дуба рухнули? — спокойно поинтересовался он. — Вот этой сраной кассеты боитесь?

Взял кассету, вытащил из коробки, оглядел со всех сторон. И заржал.

— Да вы реально два дебила. Вы себя ваще видели?

— Так забирай её! — сердито блеснул глазами Витёк.

— Да и заберу. Аж интересно, что там такого записано. О, а давай прям сейчас и посмотрим?

Он шагнул к гостиной, но я преградил ему путь. Покачал головой.

Он снова заржал.

— Валите нахер отсюда, — прошипел я. — Пошли вон!

Схватил из угла хоккейную клюшку, махнул ею.

Они, толкаясь, выскочили из квартиры, и я запер дверь.

* * *

На кладбище я не поехал. А на следующий день слёг с гриппом. Меня лихорадило, выворачивало наизнанку. Ночами я видел стоящий спиной ко мне силуэт у окна. Иногда он был в старой шапке с надписью «Спорт», из-под которой стекала красная кашица. А иногда — тёмным, размытым, вызывающим дикий ужас. Я орал, плакал, бесился. Родители уже собирались отправить меня в отделение, когда мне наконец полегчало.

Я не ходил в школу три недели, чтобы, вернувшись, узнать, что отец Генчика, коммерс со связями, попал на бабки, съехал с катушек и застрелил всю семью и себя. А Витёк накануне экзаменов бросил школу и теперь вместе со своим братом в бригаде. Я ничего о нём больше не слышал и не знал, повлияла ли как-то кассета на то, что случилось у Генки в семье. Времена тогда были тяжёлые, людей убивали, будто собак, — не жалея, не думая. Я ничего не хотел о том знать.

Иногда, спустя годы, я просыпался, пугая жену придушенным криком, тыча пальцем в окно. Глядя, как растворяется силуэт, возвращаясь туда, в мою юность. В квартиру со старым продавленным диваном и гробом в центре пустой солнечной комнаты.

Я пронёс этот силуэт сквозь всю свою жизнь, слыша иногда его шёпот, чувствуя, как скребут коготки внутри моей головы. И когда у меня обнаружили неоперабельную саркому, я был единственным пациентом на свете, кто принял диагноз с радостью. Потому что теперь я, наконец, узнаю, что было на той кассете. Я не сомневаюсь, что отыщу её, стоит мне лишь захотеть, — в конце концов мы с ней связаны, а на поиски у меня есть ещё целых три месяца.

Три месяца до момента, когда Он повернётся лицом.

————————————————————————————

Рассказ написан для конкурса прозы фестиваля ЗЛОfest
Больше историй в Холистическом логове Снарка

Кажется, найден босс любителей украсить задние фонари)

LED оформление в режиме иллюминации, способно так же работать в штатном режиме по всем правилам. (Способно же, да?)

(Внимание звук!)

Стырено с вк.

Молодая и амбициозная итальянская модель Моника Беллуччи в 1989 году (фотограф Фабрицио Ферри). Через несколько лет она сделает первые шаги и в кинематографе.

Не, я тут не про здоровый образ жизни.

Еще одна история из копилочки занятного, про то, что иногда диагноз бывает абсолютно неожиданным.

Пациент А., 23 года, не замечен, не был, не привлекался.

И на фоне общего благополучия начинается у бедняги болезнь Крона, а именно вариант с поражением илеоцекального перехода (где тонкая кишка переходит в толстую). Расспросили, сделали колоноскопию, взяли биопсию, добавили КТ энтероколонографию, ЭГДС, диагноз был абсолютно ясен - точно-точно болезнь Крона.

Болезнь Крона - тяжёлое хроническое системное гранулёматозное воспалительное заболевание желудочно-кишечного тракта, которое может поражать все его отделы, начиная от полости рта и заканчивая прямой кишкой, с преимущественным поражением терминального отрезка подвздошной кишки и илеоколитом.