Сын на дневной сон уснул на руках, села с ним на диван, чтобы положить, а укладывать его не хочется. Сопит, голову на плечо положил, лежит весь такой на мне... А у меня суп на плите не доварен, и волосы с утра не расчесаны. Но как же приятны эти обнимашки, его тепло, чувствовать его дыхание, слышать сопение! Вот оно маленькое большое счастье!

Семья — это такая непрекращающаяся хроника, которую непонятно, стоит ли фиксировать, но на всякий случай время от времени всё-таки да.

Папа Артём Глебыча (то есть я) столкнулся с тем, что сын не хочет идти спать днём. Почуяв, что скоро позовут спать, Артём Глебыч попросил почитать сначала книжку про трёх котят, потом книжку про пчелку Жужу с ударением на первый слог, и книжку про езду через поле на тракторе с маленьким троллем. Потом ещё три раза про трактор и тролля с нарастающей скоростью, а потом оттягивать неизбежное больше стало нельзя и Артём Глебыч перешёл к истерике. 

Папа по первости даже не понял причины истерики, поэтому слегка смутился, но взял себя в руки, подложил себя под Артём Глебыча и принялся излучать умиротворяющее сонное тепло и низкочастотные бардовские вибрации. 

На следующий день истерика повторилась, поэтому пришлось прибегнуть к манипулированию. Артём Глебычу предстояло спасти зайца. Вязаный заяц погибал от панической атаки, уже почти стоял на грани суицида, и только Артём Глебыч мог его спасти, но для этого нужно было положить зайца рядом с собой и заснуть. Иначе ушастому кранты. Он просто не вывезет. Артём Глебыч смело встал на защиту друга и через пять минут самоотверженно обмяк и засопел.

Мама Артём Глебыча столкнулась с тем, что сын выучил слово «мама» и произносит его, в точности копируя родительские интонации, на все лады и постоянно. Оригинальная, не скопированная интонация у него только одна: долгий хриплый рёв «мммммаааааамммммааааа!», когда мама  пошла куда-то в другую комнату, бросив все важные дела, то есть любые дела Артём Глебыча. 

Бабушка Артём Глебыча столкнулась с тем, что она совершенно не зря ходила в спортзал и рисовала. Потому что нужно долго сидеть на очень маленьком стульчике и рисовать всеми недоеденными карандашами. Таковых немного — Артём Глебыч как грифельный бобр точит попадающиеся под руку карандаши и пускает цветную акварельную слюну. Спасают только технологии — бабушка столкнулась также с существованием белёсых листков, на которых движением мокрой кисточки проявляются яркие цветные рисунки, а после высыхания они опять белеют и так можно рисовать снова и снова. Папа, если что, тоже от этого в шоке. 

Дедушка Артём Глебыча столкнулся с тем, что детская книжка про великого русского певца Шаляпина и его французского бульдога Ройку какая-то слегка недостойная племени французских бульдогов. Сюжет не дотягивает, а персонажи глупы. Но Артём Глебыча это как будто не беспокоит и он готов показывать на странице пальцем разные позы бульдога, которые называет дедушка.

Ну а названный брат Артём Глебыча (также известный как французский бульдог дедушки Артём Глебыча) столкнулся с тем, что теперь не все лежащие на полу игрушки разрешено грызть и за некоторые можно легко получить по жопе. 

«Потому что в Дубае жить прикольнее чем в Орске», — заявил глава Орска.

Это семейное проклятье:

16.04.24 Мощные осадки обрушились на Дубай во вторник. Непогода началась ночью и может продлиться еще сутки. Дороги превратились в реки, затоплена станция метро, отложены авиарейсы.

Вообще не понимаю людей, которые растят своих детей в мире розовых пони и единорогов. Мир не такое уж радужное место, и лучше бы ребёнку до пубертата знать про контрацепцию, отношения и т.п. К слову, до этого времени дети максимально адекватно воспринимают и усваивают информацию относительно продолжения рода, смертности человека и других вопросов бытия. А вот если родители и окружающие внушают им чувства вины и стыда за эти вопросы, то потом появляются детские травмы и неприятные неожиданности. *Платные психологи улыбаются и потирают руки*.

После развода сын остался с матерью, на тот момент ему было 6 лет. Тогда я ему объяснил, что если он захочет жить со мной, то это можно вполне устроить, через суд, официально и т.д. Сын сказал что подумает, и решил жить с мамой.

Годы шли, ребенок рос, жизнь менялась и в один прекрасный день чадо уведомило меня о том, что дальше так продолжаться не может и давай, забирай меня к себе. На тот момент ему было ему было 14 лет.

Прошёл суд. Ребенок сменил школу, место жительства, вырос меня почти на голову, обжился и слегка оборзел. И вот в какой-то момент, когда я его за что-то отчитывал и поучал жизни и порядку он мне заявил — а что ты мне сейчас сделаешь? я теперь с тобой живу.

Ничтоже сумняшеся я выдал ему рецепт: я разобью тебе морду прямо сейчас, потом вызову полицию с сотрудниками ПДН, в итоге мне дадут административку и штраф, а тебя отправят жить обратно к маме. Результат — как бабушка отшептала. Больше разговоров на тему молодёжных бунтов не было, даже в шутку.

Папе моему исполняется 99… 9 мая… Он с 1922… Так уж получилось…
В канун праздника и дня рождения говорю ему: «Папа, давай, я тебя помою». Он руки ко мне протянул почти сразу же: «Давай, сынок». Папа мой уже года три не ходит. Совсем. Лежит всё… Но как же хорошо, что он до сих пор у меня есть. Нет, неправильно: хорошо, что я есть у него. Даже не представляете, какое счастье в 57 чувствовать себя младшим, «папиным сынком». Да какой же я счастливый!..

Беру его на руки, бееережно беру… Несу в ванную. Там сажаю на лавочку такую специальную, для него купленную, раздеваю.

Папа мой – ещё ого-го! Тело белое, как бумага, старчески худое, а на груди ещё волосы курчавятся, седые совсем. И на голове волосы белоснежные, похожие на пряди степного ковыля. Я ковыль никогда не видел, но думаю, что он должен быть таким вот, как волосы моего папы: мягким, сухим и горячим. И молодым, несмотря на белизну.

Намыливаю ему голову. Он сидит послушно. И я прямо пальцами чувствую, что думает. Вспоминает. Ах, как же я люблю, когда мы с ним вот так вот остаёмся одни и нам никто не мешает быть рядом. Отцу и сыну. Рядом. И я жду его рассказов. Всяких. О жизни. Или о смерти. Всего он немало повидал за свой почти век.

Я знаю, чувствую, что сегодня он будет говорить со мною о войне, потому что папа мой воевал. Он у меня воин…

— А знаешь, я ведь человека убил, в сорок третьем, возле Курска…

— Так ведь война же была, папа, нельзя было не убивать…

— Я же говорю тебе: Человека. Друга своего, Серёжку Степанова…

И улетает мой папа мыслью куда-то далеко от меня. Под Курск. На 70 лет назад.

А я стою перед ним на коленях и лью воду ему на ноги, чтобы не замёрз, чтобы, не дай Бог, не перестал говорить…

— Это уже потооом (папа часто тянет гласные, когда вспоминает) сражение это описали во всех учебниках и назвали Битвой на Курской Дуге. А тогда мы не знали, что история вершится нами. Мы просто были молодыми и хотели жить. Но ещё больше хотели одолеть ворога (папа - лингвист, а потому старославянские слова часто употребляет, и с удовольствием). А с Серёжкой мы с одного двора были. Знали друг друга ещё до школы. Друзьями не были, скорее – просто соседями. Добрыми соседями. А когда служить, воевать вместе пришлось, вот тут и сдружились. Я, знаешь, сынок, ему чуть-чуть завидовал всегда: вот лёгкий он какой-то человек был. Всегда с ним рядом было тихо, тепло и радостно как-то. Бывало, начинаю ему рассказывать, каким я отчаянным кавалером и волокитой был у нас в городе. Он слушает, тихо сияет своими весенними глазами (они у него всегда были весенними, даже осенней ночью… бывают такие люди…)

— Да, пап, я понимаю, я таких тоже встречал…

— Вот и славно, — улыбается мне мой папа и смотрит на меня глазами своего Серёжки Степанова. Ярко так смотрит, по-весеннему. Но понимаю я, что не на меня он глядит, а вглубь себя, в свою жизнь смотрит.

— Вот смотрит он, смотрит, а потом мудро так улыбнётся, и понимаю я, видит Серёжка, что я привираю, приукрашиваю. Но не стыдно под этим взглядом. А хочется всё-всё ему рассказать. Но уже не врать, а всю правду, как всё на самом деле было:

— Вообще-то вру я, Серёга. Не было ещё у меня девушки. Не успел. Всё некогда было…

— Ничего, Боряша (он меня один так называл – Боряша. А когда маму твою я встретил, и она меня так назвала,- я в неё сразу влюбился!)… Ничего, Боряш, мы ещё с тобою самых красивых девушек себе найдём. Они вот сейчас живут где-то и ждут, чтобы война поскорее закончилась, чтобы мы пришли и их в толпе увидели. И возьмём мы их за руки крепко. И никогда с ними не расстанемся. А потом женимся на них. В один день оба. И родятся у нас дети: у меня сын, а у тебя дочь…

Я перебиваю его и спорю, что нет, де, сын родится у меня…

— Видишь, — обращается уже ко мне папа, — я был прав: ты у меня родился. Только вот не женился на Серёгиной дочери… Потому что так она и не родилась…

Потому что отца её будущего я убил. 5 августа 1943 года. На Курской Дуге…

… Мы только встали – и удар. Даже не поняли, что снаряд это был, из танка выпущенный. А когда я очнулся, Серёга рядом со мною лежит и в небо летнее смотрит своими весенними глазами. А почти от самого пояса у него и нет-то ничего… Но живой. Он раньше меня очнулся. И всё ждал, когда же я в себя приду… И говорит:

— Пристрели меня, Боряша… А то больно очень… И я уже руками пощупал. Меньше половины от меня осталось… Только из своего оружия не стреляй. Чтоб не ругали тебя…
Так и сказал: «чтоб не ругали…»
— У меня за пазухой револьвер есть. Давай, из него…
И полез я к нему за пазуху…

… И плачет мой старый папа. Сидит голый, немощный в ванне. И плачет. Как, наверное, тогда, в августе 43-его под Курском. А я кутаю его в полотенце, прижимаю к себе моего «убийцу» и уже себя чувствую старшим. И утешаю его:

— Не плачь, папа… Не надо. Ты всё правильно сделал… в своей жизни… Спасибо, мой отважный воин, что ты всё ещё рядом со мною…

Автор: Олег Букач.

Источник.