Ответ на пост «Дневники Софьи Толстой это, наверное, одна из самых депрессивных вещей, которую можно прочитать»

То есть, эта тупая пизда, не работает? Не укладывает шпалы, и даже не стоит за ткацким станком четырнадцать часов в сутки, как ее сверсницы? Не голодает? Муж граф. Дом полная чаша. Служанки, которые стирают, готовят, накрывают на стол, убирают, выносят ночной горшок утром?

Муж ее любит. Ебет активно. Единственная ее работа - любить мужа, сиречь трахать, родить детей и кормить их грудью. Даже пеленки не надо стирать - для этого служанки наличествуют.

Охуеть нагрузка. И ты чего-то ноешь? Да ты охуела, милочка!

И я напомню, что грпф Толстой - боевой офицер и имел все шансы, в отличии от тупой пизды, не вернуться домой.

О чем этот пост? О бедной несчастной бабе? Страдалица, блять.

Ответ на пост «Дневники Софьи Толстой это, наверное, одна из самых депрессивных вещей, которую можно прочитать»

Если хочешь с удовольствием есть колбасу, не узнавай, как она производится. Если хочешь наслаждаться произведением искусства, лучше ничего не узнавай о творце.

Уж сколько раз твердили миру, что нужно разделять творца и творение. Люди искусства в массе своей мудаки, это практически закон. В науке и философии через раз.

Высокое творчество это писать кровью и мозгом, это иметь воспаленное, мучительное восприятие мира, иначе ты в этом мире ничего интересного не разглядишь.

Творческие люди всегда немного безумны, особенно это касается поэтов и художников. Там, по моему, творить можно только болью раненой души. Отсюда, наверное, такое дикое количество самоубийц, наркоманов и алкоголиков среди поэтов и музыкантов, меньше художников.

Нормальные, гармоничные люди не могут быть творцами, у них этому неоткуда взяться, нет разницы потенциалов, не искрит в душе.

Творческий человек всегда эгоист, для него есть только Я (да, с большой буквы, иначе где будет лежать сокровище) и его Дар.

Выискивать у Творца изъяны, это мещанство, это желание свести великого человека к своему уровню, чтобы возвыситься самому. "Ага, все им восхищаются, а он вона какой! А я-то между прочим, получше кое-где, хе-хе".

Или это юношеский максимализм, желание, чтобы человек, сотворивший что-то безупречное, был и сам безупречным. Это жопная боль фаната, увидевшего пятно на золотом божке, которого сам же и сделал.

Так не бывает. Дар не делает человека хорошим, скорее наоборот.

Дневники Софьи Толстой это, наверное, одна из самых депрессивных вещей, которую можно прочитать

«Я должна удовлетворять его удовольствие и кормить его ребенка, я — предмет домашней обстановки, я — женщина. Я стараюсь подавить все человеческие чувства. Когда машина работает исправно, она греет молоко, вяжет одеяло, делает небольшие просьбы и суетится, стараясь не думать [...]».

Она написала это, когда ей было 19, через год после свадьбы и когда она была беременна первым из его 13 детей.

Несколько лет спустя, когда ей было 25 или около того:

«Я так часто остаюсь наедине со своими мыслями, что потребность писать в дневнике возникает совершенно естественно... Теперь я снова здорова и не беременна — меня ужасает, как часто я бывала в таком состоянии. Он сказал, что для него быть молодым означало «я могу добиться всего». Что касается меня [...] разум подсказывает мне, что я ничего не хочу или не могу сделать, кроме кормления грудью, еды, питья, сна, любви и заботы о моем муже и детях, все это, я знаю, является своего рода счастьем, но почему. Неужели мне все время так грустно и я плачу, как вчера? Я пишу это сейчас с приятным волнующим ощущением, что никто никогда это не прочитает, поэтому я могу быть совершенно откровенна с самой собой [...]».

Во время 12-й беременности она писала о том, что принимала обжигающие ванны и прыгала с высоких предметов мебели, чтобы попытаться сделать выкидыш. А однажды, читая дневник мужа (который он велел ей прочитать), она нашла в нем фразу: «Нет такого понятия, как любовь, есть только физическая потребность в половом акте и практическая потребность в спутнике жизни».

«Я служила гению почти сорок лет. Сотни раз я чувствовала, как во мне кипит моя интеллектуальная энергия и всевозможные желания — стремление к образованию, любовь к музыке и искусствам... И снова и снова я сокрушала и подавляла эти стремления... Все спрашивают: «Но зачем такой никчемной женщине, как ты, нужна интеллектуальная или творческая жизнь?» На этот вопрос я могу только ответить: «Не знаю, но вечно подавлять её ради служения гению — большое несчастье».

Это депрессивно, но это честно, и это хорошее напоминание, как может быть, но не должно

Москва

Лев Толстой, "Одумайтесь!"

Потребности

Изобретатель "воды".)

Лев Николаевич Толстой. Рабство нашего времени. 1900год

Вот что из себя представляет Россия, которую мы потеряли, но вот-вот найдём. В таком состоянии находилось до 90% населения.

Отрывок, по ссылке в конце можно прочитать целиком.

Знакомый мне служащий на Московско-Казанской железной дороге весовщик, между разговором, рассказал мне, что крестьяне, грузящие на его весах товары, работают 36 часов сряду.

Несмотря на полное доверие мое к правдивости рассказывавшего, я не мог поверить ему. Я думал, что он или ошибается, или преувеличивает, или я чего-нибудь не понимаю.

Но весовщик так подробно рассказал мне условия, при которых происходит эта работа, что нельзя было сомневаться. По рассказу его таких грузовщиков на Московско-Казанской железной дороге — 250 человек. Все они разделены на партии по 5 человек и работают сдельно, получая по 1 рублю и по 1 рублю 15 копеек за 1000 пудов нагруженного или выгруженного товара. Приходят они поутру, работают день и ночь на выгрузке и тотчас же по окончании ночи, утром, поступают на нагрузку и работают еще день, так что в двое суток они спят одну ночь. Работа их состоит в том, чтобы сваливать и перетаскивать тюки по 7, 8 и до 10 пудов. Двое наваливают на спины остальных троих, и те носят. Зарабатывают они такой работой на своих харчах менее рубля в сутки. Работают постоянно, без праздников.

Рассказ весовщика был так обстоятелен, что нельзя было сомневаться, но я все-таки решил своими глазами проверить его и поехал на товарную станцию.

Найдя на товарной станции своего знакомого, я сказал ему, что приехал посмотреть на то, что он мне рассказывал.

— Кому ни говорил — никто не верит, — сказал я.

— Никита, — не отвечая мне, обратился весовщик к кому-то в будке: — поди-ка сюда!

Из двери вышел высокий, худой рабочий в оборванной поддевке.

— Когда вы поступили на работу?

— Когда? вчерась утром.

— А ночь где были?

— Известно, на выгрузке.

— Ночью работали? — спросил уже я.

— Известно, работали.

— А нынче когда сюда поступили?

— Поутру поступили, когда же еще?

— А когда кончите работать?

— Когда отпустят, тогда и кончим.

Подошло еще четыре рабочих, составляющих партию из пяти человек. Все были без шуб, в рваных поддевках, несмотря на то, что было около 20 градусов мороза. Я стал расспрашивать их о подробностях их работы, очевидно, удивляя их интересом, который я выказывал к такой простой и естественной, как им казалось, вещи, как их 36-часовая работа.

Все они были люди деревенские, большей частью мои земляки — тульские; есть орловские, есть и воронежские. Живут они в Москве по квартирам, некоторые с семьями, большею же частью одни. Те, которые живут без семей, посылают заработанное домой. Харчатся все порознь у хозяев. Харчи обходятся по 10 рублей в месяц. Едят мясо всегда, не соблюдая постов. Находятся в работе не 36 часов подряд, а всегда больше, потому что на проход с квартиры и обратно уходит более получаса и, кроме того, часто их задерживают на работе дольше положенного времени. Вырабатывают на такой 37-часовой подряд работе, без вычета харчей, рублей 25 в месяц.

На вопрос мой: зачем они работают такую каторжную работу, мне отвечали:

— А куда же денешься?

— Да зачем же работать 36 часов подряд? Разве нельзя так устроить, чтобы работать посменно?

— Так велят.

— Да вы-то зачем же соглашаетесь?

— Затем и соглашаешься, что кормиться надо. Не хочешь — ступай. На час опоздаешь, и то сейчас ярлык в зубы и марш, а на твое место 10 человек готовы.

Рабочие были все молодые люди, один только был постарше, вероятно лет за 40. У всех лица были худые, истомленные, и усталые глаза, точно они выпили. Тот худой рабочий, с которым я с первым заговорил, особенно поразил меня этой странной усталостью взгляда. Я спросил его, не выпил ли он нынче?

— Не пью, — отвечал он, как всегда, не задумываясь, отвечают на этот вопрос люди, действительно не пьющие.

— И табаку не курю, — прибавил он.

— А другие пьют? — спросил я.

— Пьют. Сюда приносят.

— Работа не легкая. Всё крепости прибавит, — сказал пожилой рабочий. Рабочий этот и нынче выпил, но это было совершенно незаметно.

Поговорив еще с рабочими, я пошел посмотреть на выгрузку.

Пройдя мимо длинных рядов всяких товаров, я подошел к рабочим, медленно катившим нагруженный вагон. Передвижение на себе вагонов и очистку платформ от снега, как я узнал потом, рабочие обязаны делать бесплатно. Это стоит и в печатном условии. Рабочие были такие же оборванные и исхудалые, как и те, с которыми я говорил. Когда они докатили вагон до места и остановились, я подошел к ним и спросил, когда они стали на работу и когда обедали. Мне ответили, что стали на работу в 7 часов, а обедали только сейчас. Так по работе надо было, не отпускали.

— А когда отпустят?

— А как придется, другой раз и до 10 часов, — как будто хвастаясь своей выдержкой в работе, отвечали рабочие.

Видя мой интерес к их положению, рабочие окружили меня и в несколько голосов, вероятно, принимая меня за начальника, сообщали мне то, что, очевидно, составляло их главный предмет неудовольствия, а именно то, что помещение, в котором им иногда между дневной работой и началом ночной можно было бы отогреться и иногда соснуть в продолжение часа, было тесно. Все выражали большое неудовольствие на эту тесноту.

— Собирается 100 человек, а лечь негде, под нарами и то тесно, — говорили недовольные голоса. — Сами взгляните — недалеко.

Помещение, действительно, было тесно. В 10-аршинной горнице могли поместиться на нарах человек 40. Несколько рабочих вошли за мной в горницу и все наперерыв с раздражением жаловались на тесноту помещения. «Под нарами и то лечь негде», говорили они.

Сначала мне показалось странно то, что эти люди, на 20-градусном морозе без шуб, в продолжение 37 часов таскающие на спинах 10-пудовые тяжести, отпускаемые на обед и ужин не в то время, когда им нужно, а когда вздумается их начальству, вообще находящиеся в гораздо худшем, чем ломовые лошади, положении, — что эти люди жалуются только на тесноту помещения в их теплушке. Сначала это мне показалось странно, но, вдумавшись в их положение, я понял, какое мучительное чувство должны испытывать эти никогда не высыпающиеся, иззябшие люди, когда они, вместо того, чтобы отдохнуть и обогреться, лезут по грязному полу под нары и там только еще больше разламываются и расслабевают в душном, зараженном воздухе.

Только в этот мучительный час тщетной попытки сна и отдыха они, вероятно, болезненно чувствуют весь ужас своего губящего жизнь 37-часового труда и поэтому-то особенно возмущены таким кажущимся незначительным обстоятельством, как теснота помещения.

Посмотрев несколько партий на их работах и поговорив еще с некоторыми из рабочих и от всех услыхав одно и то же, я поехал домой, уверившись в том, что то, что рассказывал мне мой знакомый, была правда.

Было правда то, что за деньги, дающие только пропитание, люди, считающиеся свободными, находят нужным отдаваться в такую работу, в которую во времена крепостного права ни один самый жестокий рабовладелец не послал бы своих рабов. Да что рабовладелец, ни один хозяин-извозчик не отдал бы своей лошади, потому что лошадь стоит денег и нерасчетливо непосильной 37-часовой работой коротать жизнь ценного животного.

Источник: http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/publicistika/rabstvo-nashego-v...

Ответ на пост «Вот это поворот)»

Церковь

Рекомендуем
@simka
@fsbun
Тренды

Fastler - информационно-развлекательное сообщество которое объединяет людей с различными интересами. Пользователи выкладывают свои посты и лучшие из них попадают в горячее.

Контакты

© Fastler v 2.0.2, 2024


Мы в социальных сетях: