По Сеньке шапка

Грань между животным и человеком

Что стало с прахом фюрера?

Мой папка Гиммлер…

Правда ли, что Гитлер имел еврейские корни и носил фамилию Шикльгрубер?

Обидно

Как форсировать Одер и потерять одного бойца

Герой Советского Союза старший лейтенант
П. СИНЕЛЬНИКОВ


Я расскажу о том, как 26 марта моя батарея обеспечивала переправу пехоты через Одер южнее города Шведт. Был паводок; река, размыв взорванные в нескольких местах дамбы, разлилась километра на два. По обеим сторонам дамбы, на которой мне приказано было поставить орудия, неслась полая вода, плыли льдины.

Противник на другой дамбе, метрах в 250 от нас, у него тоже спереди и сзади была вода. За этой дамбой вдали виднелась ещё одна дамба; по ней проходила вторая линия немецкой обороны. Чтобы выдвинуться на огневую позицию из леса, где мы стояли, батарея должна была проехать по открытой дамбе километра два. С вечера, ожидая, что советские войска начнут переправу, противник поднял шумиху. Дамба всё время была под артиллерийским и миномётным огнём немцев.

Прежде всего надо было перевезти снаряды. Это удалось сделать скрытно от противника, хотя светила луна. Снаряды перевозились на лодках вдоль дамбы, под её прикрытием. Перевозка продолжалась с 2 часов ночи до 5 часов утра. Перевезено было 600 снарядов. Их сложили в ниши, вырытые в скате дамбы.

В 4 часа 30 минут луна начала заходить, от воды поднялись испарения, небольшой туман. Это было самое темное время ночи, перед рассветом. Я приказал вывозить орудия, соблюдая дистанцию в 400–500 метров. Вальки передков, чтобы не скрипели, были перевязаны тряпками и бинтами. Противник к этому времени притих. Линия его траншей на дамбе посреди разлившейся реки обозначалась в тумане только взлётом трассирующих пуль и вспышками пулемётного огня.

Все расчёты выкатили свои орудия без потерь. Ровики и окопы были уже вырыты. Снаряды сложены в ниши. Орудия пришлось врыть в землю только на тридцать сантиметров, -если бы врыли глубже, не было бы видно целей. Щиты прикрыли плащ-палатками, поверх которых насыпали прошлогодней травы и водорослей. К рассвету всё было готово. Артиллеристы лежали в ровиках и в ожидании сигнала артподготовки вели наблюдение за противником, который не заметил изменений, происшедших на нашей дамбе за ночь. Мой командный и наблюдательный пункт находился в ровике, вырытом в пяти метрах от первого орудия.

Открытие огня назначено было на 7 часов утра, но потом отложено на вечер.

Весь день мы лежали на дамбе, изучая огневые точки противника. Немцы обстреливали всю дамбу из артиллерии, миномётов и пулемётов. Их бризантные снаряды рвались над дамбой на высоте нескольких метров, но в стороне от нас. Мы лежали, не шевелясь. Немцы так и не заметили нас за день.

Под вечер, незадолго до начала артподготовки, мы увидели лодку с двумя нашими солдатами, плывущую к дамбе противника. Сначала мы просто не верили своим глазам. Смелость этих людей казалась невероятной. Они гребли быстро, но совершенно спокойно, как рыбаки в тихий мирный вечер. Немцы, очевидно, были так поражены, что не сразу открыли по лодке огонь. Они стали стрелять, когда лодка была уже у их берега. Выскочив из лодки, солдаты залегли в нескольких метрах от траншей противника.

-Вот черти! -невольно воскликнул я, восхищённый их храбростью. Мы следили за ними, затаив дыхание. Переползая с одного места на другое, они бросали в немецкие траншеи гранаты. Немцы тоже забрасывали их гранатами.

Я не знаю фамилий этих людей, не знаю, какую они имели задачу, может быть, даже они действовали по своей инициативе, знаю только, что это были герои. Благодаря им мы окончательно уточнили линию немецких траншей -разрывы гранат обозначили её совсем ясно. Герои погибли, но их дерзкая храбрость необычайно воодушевила и артиллеристов и пехотинцев. Я видел, что пехотинцы уже начали перетаскивать через дамбу лодки, готовые плыть на тот берег, не ожидая артподготовки.

Артподготовка началась в 8 часов вечера. После того как мы сбросили с орудий маскировку и открыли огонь, прошло минут десять, прежде чем немцы, ошеломлённые тем, что увидели вдруг против себя точно из воды вынырнувшие советские пушки, дали по нас первые ответные выстрелы. К этому времени над дамбой противника уже бушевал вихрь дыма, поднятой в воздух земли и летящих брёвен. Я любовался этим зрелищем, лёжа на поверхности голого ската, так как от сотрясения, происходившего при стрельбе наших орудий, песчаные стены моего ровика быстро осыпались.

За пятнадцать минут одна наша батарея выпустила двести снарядов, потом всем стрелявшим батареям приказано было перенести огонь на вторую дамбу. Первая дамба была так обработана артиллерией, что стрелковый батальон, который мы поддерживали, переправился через Одер броском на тридцати лодках, потеряв при этом всего одного бойца -раненым. Очень обрадовал нас пехотинец, связной, возвратившийся с того берега с донесением. Он схватил в объятия первого встретившегося ему артиллериста, долго тискал его и целовал, благодарил за хорошую помощь.
«Штурм Берлина, Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин», 1948

Письмо Кати Сусаниной отцу-фронтовику


Март 12, Лиозное. 1943 год

Дорогой добрый папенька!

Пишу тебе письмо из немецкой неволи.

Когда ты, папенька, будешь читать это письмо, меня в живых не будет и моя священная просьба к тебе, отец, покарай немецких кровопийц. Это завещание твоей умирающей дочери.

Несколько слов о матери. Когда вернешься, маму не ищи. Ее расстреляли немцы, когда допытывались о тебе. Офицер бил ее плеткой по лицу. Мама не стерпела и гордо сказала, вот ее последние слова: «Вы не запугаете меня битьем, господин офицер, уверена, он вернется и вышвырнет вас, подлых захватчиков, отсюда вон!» И офицер выстрелил маме в рот.


Папенька! Мне сегодня исполнилось 15 лет, и если бы сейчас ты встретил меня, то не узнал бы свою дочь. Но я тебя сразу узнала бы. Я стала очень худенькая, синие глаза ввалились, косички остригли наголо, руки высохли, похожи на грабли. Когда кашляю идет изо рта кровь. У меня отбили легкие.

А помнишь, два года тому назад мне исполнилось 13 лет, какие торжественные были мои именины? Ты мне, папа, тогда налил рюмку портвейна со словами: расти, доченька, на радость большой! Играл патефон, подруги меня поздравили с днем ангела, и мы пели нашу любимую пионерскую песенку…

А теперь, папа, как взгляну на себя в зеркало, платье рваное в лоскутках. Номер на шее, как у преступника.

Я не узнаю себя. Похожа скорее на скелет, чем на человека, и соленые слезы текут из глаз. Что толку, что исполнилось мне 15 лет! Я никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Бродят голодные, затравленные овчарками. Каждый день их уводят и убивают как скот.

Да, папа, и я рабыня немецкого барона. Работаю у немца Шарлена в прачечной, стираю белье, мою полы, работаю очень много, а кушаю два раза в день, в корыте с Розой и Кларой. Так зовут хозяйских свиней. Так приказал барон.

Я очень боюсь Клару. Это большая и жадная свинья. Она мне раз откусила пальчик, когда я из корыта доставала картошку. И я теперь стараюсь кушать последней, когда покушают Роза и Клара. Но они мне часто еды не оставляют, и я вылавливаю корки из вылитых в бочку помоев

Живу я в дровяном сарае, в комнату мне ходить нельзя. Один раз горничная полячка Юзефа (Язуфа) дала мне кусочек хлеба, а баронесса увидела и долго била Юзефу плеткой по голове и спине.

Два раза я убегала от хозяев, но меня находил ихний (доверенный) итальянец Альберт. Тогда сам барон срывал с меня платье и бил ногами. Я теряла сознание. Потом на меня выливали ведро воды и сбрасывали в подвал.

Барон и баронесса очень боятся и ненавидят русских…

…Сегодня я узнала новость. Юзефа сказала, что господа довольные уезжают в Германию с большим товаре невольников и невольниц с Витебщины. Теперь они берут и меня с собой. Нет, я не поеду в эту трижды всеми проклятую Германию! Я решила лучше умереть на родной сторонушке, чем (быть) втоптанной во враждебную землю. Только смерть спасет меня от жестокого битья, а мое тельце все в синяках и ссадинах. От них мне больно.

Петлю для себя из веревки на чердаке делаю. Не хочу больше мучиться рабыней у проклятых, жестоких немцев не давших мне жить.

Письмо уберу под выдвижной кирпич дымохода.

Завещаю, папа, отомсти за маму и за меня! Прощай добрый папенька, ухожу умирать!

Твоя дочь Катя Сусанина.

В душе спокойна…

Мое маленькое сердце верит, письмо дойдет.

* * *

Дописана последняя строчка…

Последняя?

Кровавый мартиролог фашизма можно продолжать до бесконечности. Ведь каждая из двадцати миллионов жертв гитлеровской программы человекоистребления имела свою судьбу, свои мечты, свое прошлое, и только топор палача или виселица, пуля в затылок или газовая камера, а может быть, рожденное мрачной фантазией нациста «уничтожение трудом» лишило этих людей 6удущего.

Радостным и светлым могло стать будущее Кати Сусаниной, доживи она до незабываемого дня Победы, до счастливой встречи с отцом-фронтовиком. Фашистской неволе юная патриотка предпочла смерть на родной стороне. И прежде чем «умереть стоя, чтобы не жить на коленях», Катя Сусанина оставила письмо, каждое слово которого ударом набата будит в людях тревогу за судьбу «детей человеческих», взывает к бдительности против возрождения фашизма.

И если тринадцать лет жизни Кати Сусаниной были годами счастливого детства, а «жизненный стаж» ее составил всего 15 лет, то жизнь Ивана Яковлева, родившегося в концлагере Равенсбрюк, оборвалась с первым криком, с первыми глотками земного воздуха.

Можно ли предсказать, кем был бы Иван Яковлев? Ткачом или поэтом? Учителем или агрономом? Трактористом или химиком? Может быть, он стал бы волшебником звука или красок?

Одно ясно — он должен был вырасти Человеком. Человеком — самым жизнедеятельным и жизнесозидающим существом на Земле, ее хозяином, ее властелином.

Но вот, что говорят об Иване Яковлеве бесстрастные строки документа из архива концлагеря Равенсбрюк:

Яковлев Иван, родился 4 апреля 1945 года в 18 часов, умер 4 апреля 1945 года в 18 часов 10 минут. Мать — Яковлева Нина, узница № 98473…»
Илья Исакович Каменкович, «Жить воспрещается», 1975

Кому служили Миньоны в 1933-1945 годах?

Иногда стоит напоминать, чтобы люди не забыли, почему мы победили...

После первых неудач, немецкое командование решило поднять дух своих солдат, сняв пропагандистский фильм о советских пленных. Министр пропаганды Германии Йозеф Геббельс решил сыграть на контрасте и показать противника жалким и ничтожным. Он задумал снять небольшой ролик, где советские солдаты рвут друг друга на части за кусок хлеба. По некоторым данным на исторические съемки приехал сам Геббельс. По его задумке, перед судьбоносной битвой за Москву необходимо было поднять упавший дух немецких солдат, которые с трудом взяли Смоленск. Фашисты за месяц брали целые государства, а тут на два с лишним месяца застряли в российской глубинке. Специально из числа военнопленных были выбраны люди, с неевропейской внешностью. Была поставлена цель замучить их до буквально животного состояния, чтобы ничего человеческого в них не осталось… и швырнуть еду, как стае голодных зверей.

Спустя какое-то время в лагерь приехали большие чины, а вместе с ними целый отряд кинооператоров и режиссеров, лучших в Германии. Свет, камера, мотор! По периметру загона с узбеками выстроились арийцы – высокие, красивые, светловолосые, голубоглазые, как с обложки модного журнала. Они идеально контрастировали с темнокожими, измученными пленниками. Тут же подъехала машина и открыла багажный отсек. Оттуда разнесся немыслимый запах свежеиспеченного сдобного хлеба, от которого сглотнули слюну даже сытые арийцы. Кульминацией этой мерзкой идеи должна была стать булка хлеба, брошенная в загон под кинокамеры. Это должен был быть великий фильм Рейха, как полуживотные бросаются на хлеб, грызя себе подобных зубами.

Для солдат это должен был быть очень поучительный материал: «У вас не должно остаться места для жалости к этому отребью. Это не люди.»Но все пошло не так. Брошенная булка хлеба упала в середину загона, к ней подошел самый младший мальчишка. Гробовая тишина. Бережно ее поднял и трижды поцеловал его, поднося поочередно ко лбу как святыню. А потом передал самому старшему. Потом узбеки сели в кружок, сложили ноги по-восточному и стали передавать по цепочке крошечные кусочки хлеба, словно плов на Самаркандской свадьбе. Каждый получил кусочек, грел об него руки, а потом неторопливо, закрыв глаза, съедал. И в конце этой странной трапезы прозвучало: «Худога шукур»( Богу слава). Немцы были вне себя от досады и ярости.

Планы Геббельса разбились о благородство народа. Он не представлял, насколько величественными могут быть люди другой расы, какими могут быть отношения между ними, насколько можно любить Родину и с достоинством уважать хлеб. Финал истории обыкновенен. Пленные были в очередной раз жестоко избиты. С ними расправились не сразу, оставили в лагере на несколько месяцев. До апреля 1942 года дожили 77 человек. А потом их расстреляли в лесу. Последними их словами была песня, песня о Родине. Они гордо и громко пели ее на своем родном языке, и про себя молились…

@ Аверкий Белов

Рекомендуем
@puma
@puska
Тренды

Fastler - информационно-развлекательное сообщество которое объединяет людей с различными интересами. Пользователи выкладывают свои посты и лучшие из них попадают в горячее.

Контакты

© Fastler v 2.0.2, 2024


Мы в социальных сетях: