В свете новейшего предложения сервиса знакомств от Милонова

Ваня умирает.

Ваня умирает.

Ваня умирает.

Какой-то бред. Мне надо выплюнуть это из себя. Пробую, как всегда, текстом — на условную бумагу.

Позавчера звонила в больницу.

— Пациент в реанимации. Состояние крайне тяжелое.

— Он в себя приходил?

— Извините, но это всё, что мы можем сказать.

Полезла гуглить про крайне тяжелое, хотя в целом и так понятно. Но мне не нужно в целом.

Крайне тяжелое (предагональное) состояние — умеренная или глубокая кома, фубо-выраженные симптомы поражения дыхательной и/или сердечнососудистой систем.

Мы давно в разводе, почти не общаемся. Всё, что нас связывает — Рыжий, наш сын, и он лучшее, что могло случиться с нами обоими. По крайней мере для меня это так. Для Вани много лет было как-то иначе, с сыном он почти не общался, но мне сейчас на это всё равно. Мои воспоминания тёплые и светлые. Их столько сразу, что невозможно отбиться — всё лезут и лезут.

Когда мы познакомились, Ваня был чист и светел: высшего образования не имел, книжек не читал, искусством не баловался. Моим друзьям наш внезапный дуэт казался мезальянсом. В их кругу Ваня чувствовал себя неловко, как будто не к месту. Они умно шутили, цитировали классиков. Но потихоньку он втянулся: зачитал, увлёкся историей. В свободное время брал металлодетектор и катался с ним по российским городищам — всё мечтал найти клад. В итоге собрал большую коллекцию монет, которой хватило бы на парочку кладов. Про каждую монету мог рассказать целую историю. Попутно восстанавливал старинные горшки и сосуды — терпеливо подбирал черепок к черепку, бережно подгонял друг к дружке, склеивал почти бесшовно. Часами просиживал в исторической библиотеке, изучая старинные карты и документы.

Он жил в каком-то своем мире.

Он не был идеальным мужем. Не был идеальным отцом. Не был идеальным сыном. Но он был нашим неидеальным сыном, отцом и мужем.

После нашего с ним развода снова женился. Новая жена родила ему дочь. Потом села на соли. Потом подсадила его. Я до сих пор не могу понять, как такое могло произойти.

Он всегда был против наркотиков. Всегда. Говорил, что слишком многие из его окружения передохли от этой дряни. И что он не готов больше никого терять. И что трава — тоже наркотик. И ему плевать, хотите дуть — дуйте, но подальше от него.

Столько воспоминаний сразу, невозможно отбиться — они всё лезут и лезут.

Он редко пил. Поэтому кто в компании трезвый водитель? Ваня. Но однажды он взбунтовался: что я не человек? тоже хочу выпить! И выпил. И тут же захмелел. И захлопнул дверь, а ключи остались в квартире и мы ночевали в машине, тк запасные нам везли из загорода и довезли только к утру.

Помню, как внезапно у него начались сильные приступы — он думал, что сердце. Куча анализов, снимков, МРТ. Едем с ним на эскалаторе, он понурый, на меня не глядит. Вот, говорит, связалась с инвалидом. Оказалось — спина. Один сеанс у мануальщика решил проблему навсегда.

Помню, как поехала с ним на эти его поиски клада в Тверскую область на Рыбинское водохранилище. Нам обещали дом, баню, шашлыки. А там лес, палатки и дождь. Наша палатка — самая большая, самая мокрая и с комарами. Внутри всё хлюпает. Ночь, а Вани нет. Бродит где-то вдоль воды с металлодетектором, ищет. А я брожу без металлодетектора, с фонариком, ищу Ваню.

Помню, как он ненавидел Москву. И однажды летом в самую жару он уехал загород, а я осталась. Потому что мне с утра на работу. И мы всю ночь переписывались. Он присылал мне стихи, из которых я помню всего лишь строчку: …воздух чистый и прозрачный, только Кот без Кошки мрачный…

Он всегда называл меня Кошкой. Даже после развода.

Врач позвонил в тот момент, когда мы с деньрожденческим Рыжим, полным надежд и праздника, уже стояли перед входом в рестик. Сказал, что Ваня в глубокой коме и уже из неё не выйдет — полиорганные нарушения и повреждения мозга слишком серьезные.

И я стою на пороге в отупении и не знаю как держаться. За что держаться. И это я — богатырь, который всё всегда преодолеет, со всем справится.

И богатырь как-то совсем не по-богатырски пошла поревела на скорую руку в тубзике, промокнула глаза туалетной бумагой, пальцем вернула ресницы в стоячее положение и вернулась за стол — к сыну. Потому что нельзя раскисать. Не сейчас.

Вернулась домой. Позвонила его сестре и маме. Рассказала. Потому что богатырь и нельзя раскисать. Не сейчас.

Теперь сижу, пишу всё это и не знаю КАК рассказать Рыжему. А рассказать ему должна я — сама. Потому что богатырь. Потому что нельзя раскисать. Не сейчас.

Но я просто не знаю как.