Ему грозит до 5 лет в колонии.

Вчера обсуждали ролик с блогером Константином Петровым. Он приехал на экскурсию в Мурманск, поездил по местам памяти павших в Великой Отечественной воинов, и разразился матерной речью. Заявил, что «всё в честь этих, на х**, воинов-суперменов…», а он думает, что «памятники надо ставить тем, кто придумал франшизу».
Возможно, намекал на себя. Он тоже владелец франшизы в кофейном бизнесе.

Блогер записал ещё одно видео - уже на фоне решётки в отделении. Он извинился перед россиянами, сказал, что не хотел обидеть ветеранов, и поздравил всех с наступающим праздником Победы.

Вскоре появилось и уголовное дело о реабилитации нацизма. Петрову грозят принудительные работы, штраф от 2 млн до 5 млн рублей или тюремный срок до пяти лет

Отец приходил по субботам. Угрюмый, взъерошенный, с тёмными кругами под глазами. Он натягивал дежурную улыбку и говорил:

– Привет, малой. Ну, собирайся.

Тогда, в девяносто пятом, в моих мальчишеских глазах все взрослые были хмурые. Грустные, поломанные какие-то, словно брошенные игрушки, ставшие ненужными избалованному ребёнку.

Помню нашу соседку с первого этажа – тётю Машу. Её сына застрелили в бандитских разборках, и она с ума сошла после похорон. Каждый день сидела у подъезда, смотрела на дорогу, а как мимо проходил какой-нибудь парень, вскакивала, обнимала его, плакала, цеплялась за плечи.

– Лёша, Лёшенька, – шептала она сквозь слезы, а сама пыталась расцеловать прохожего, которого принимала за своего сына. – Живой! Знала, что живой!

Парень, ничего не понимая, отмахивался и ускорял шаг.

Один раз мать при мне оттаскивала тётю Машу от очередного «Лёши».

– Николаевна, не он это! Не он! – кричала мама ей прямо в ухо, словно надеялась, что соседка вдруг прозреет, а у самой слёзы растекались чёрными тонкими дорожками по щекам. – Успокойся! Успокойся, кому говорю!

Через неделю после того случая тётю Машу всё-таки в больницу забрали. Домой она больше не вернулась. Квартиру бабушка какая-то заняла. Хорошая такая бабуля, улыбчивая. Конфетами меня постоянно угощала.

Дядю Витю ещё помню с третьего этажа, его жена уехала в другой город в командировку и больше не вернулась. Дядя Витя всегда в тельняшке ходил и частушками разговаривал матерными. Весёлый мужик был. Правда, пил много и пьяный всегда лез в драку. В одной из них его и зарезали.

Мать с отцом тоже из-за бутылки развелась. Но батя тихо пил. Ночью. Пока никто не видел и не слышал его бурчание за жизнь. Мама говорила, что он с пустотой разговаривал на кухне, а жить с сумасшедшим она не хотела.

После развода я виделся с отцом только по субботам. Он приходил ровно в девять утра, и начинался обычный ритуал.

Мама стояла в коридоре, с огромными бигудями на голове, в растянутом халате и старых тапках. Она скрещивала руки на груди и язвительно цедила:

– Ой, а откуда это у нас такого красивого дяденьку занесло?

– Лар, хорош… – только отвечал отец, вздыхал и прятал руки, красные и потрескавшиеся от холода, за спину.

Мать доставала из кармана халата пачку сигарет с зажигалкой, закуривала. Они молчали. И это была самая болезненная тишина. Потом мама закатывала глаза от недовольства и, шаркая затёртыми тапками, уходила на кухню.

Почему-то я был уверен, что отец боится мать как огня. Не понимал тогда, что он просто сильно её любил. Папа вообще только с ней так робел, а вот с мужиками с работы был твёрд – профессия следователя обязывала. В органах к отцу относились с уважением. Начальник и сослуживцы между собой называли его «Коломбо». Раскрываемость у него была очень высокая, но вот на героя того детективного сериала, на мой взгляд, он был совсем не похож. Единственное, что отца с ним связывало, так это род деятельности и три первых буквы имени.

Коля – так звали моего отца.

***

Каждую папину субботу мы много гуляли, а потом шли в общагу. После развода родители продали дачу, и он купил себе комнату, а нам с мамой осталась квартира.

Комната была маленькая. В ней помещался только потёртый диван болотного цвета, стол и кресло-кровать. На столе меня всегда ждала коробка с шахматами, именно с неё начинался наш вечер.

– Думай, Паша, думай… – отец глазами указывал на фигуру, которой нужно сделать ход, и хитро улыбался.

А я обижался:

– Ну па, не подсказывай!

Это были лучшие моменты в моей жизни.

Ближе к ночи отец уходил на кухню и долго там сидел. Возвращался утром, когда я уже вставал. Не раздеваясь, он грузно падал на диван и крепко засыпал хмельным сном.

***

Странный случай произошёл в мой девятый день рождения. Мы сходили с отцом в кино, потом в кафе, и я, как обычно, остался в общаге. Проснулся глубокой ночью. Метнувшись из-под тёплого одеяла в туалет, я быстро сделал свои дела, и только собрался пойти в спальню, как услышал хриплый женский голос, доносящийся с кухни. Это точно была не мама. Я аккуратно подкрался к двери – к счастью, та была приоткрыта, – и сквозь небольшую щель увидел красивые женские руки. Тонкие длинные пальцы нервно комкали клеёнчатую скатерть.

– Ира, ты знаешь, сколько вас у меня? А я один! Я никуда не могу пойти, у меня же сын спит. От вахтёра сейчас нашим позвоню… – услышал я голос отца, он явно был не в духе.

– Ваш сын не спит, Николай Петрович, – тихо произнесла женщина.

Отец встал со стула, сделал пару шагов и резко распахнул дверь. Я вздрогнул, попятился к стене.

– Ой, здрасьте…

Чтобы получше разглядеть незнакомку, я вытянул шею, но отец перекрыл практически весь обзор, выставив руки в боки. Он перевёл непонимающий взгляд с меня на гостью:

– Этого ещё не хватало! Ну-ка пошли.

Схватив за руку, отец поволок меня в кровать.

– Папа, а это кто?

– Никто, – начал он уже более спокойно. – Давай, ложись спать. Спать, сынок…

Я почувствовал, что руки отца тряслись, когда он укрывал меня одеялом, а глаза нервно моргали. Тогда я даже подумать не мог из-за чего.

***

В следующую субботу отец меня не забрал. Мне было обидно, и от досады я рассказал матери про ночную гостью. Как же она кричала тогда, до сих пор помню.

«Родного сына? На бабу променять?! Ну скотина!»

Мать стояла в коридоре, трясла руками перед лицом, будто рассказывала этот вопиющий случай какой-то своей невидимой подруге. Подходила к зеркалу, поправляла чёлку и продолжала жаловаться на отца уже своему отражению.

Этим же вечером она позвонила отцу и надменным тоном сообщила, что больше меня к нему на ночь не отпустит. Он почему-то не сопротивлялся, словно и сам этого не хотел.

Отцовские субботы остались, но мы просто гуляли, ходили в кино и кафе, а вечером он отводил меня домой. Когда мне исполнилось десять, наши встречи совсем сошли на нет. Он говорил мне про постоянную занятость, а я слышал лишь про свою ненужность…

В девяносто восьмом отца не стало – сердце. Умер прямо на работе. В наследство мне досталась его угрюмость, замкнутость и комната в общежитии. Сначала мать её сдавала, но жильцы долго не задерживались. Продать комнату тоже не получалось, так и стояла она пустая все эти годы.

***

В две тысячи десятом я стал следователем Первого отделения милиции нашего города. В отделе убийств меня сразу узнали по фамилии отца.

– Мужики, знакомьтесь, Павел Ларионов – сын Коломбо. Будет работать с нами. Это Костя Шмелёв, – начальник отдела указал на длинного, конопатого парня лет тридцати пяти. – А это Дмитрий Иванович Диденко, он с твоим отцом десять лет в одном кабинете проработал.

– Хм, похож на батьку-то, – тепло улыбнулся Дмитрий Иванович, пожал мне руку и крепко обнял за плечи по-отцовски.

Так я постепенно влился в небольшой коллектив отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Работу я свою любил, поэтому практически жил там. Мать постоянно ворчала: мол, зачем я пошёл по стопам отца, – но я чувствовал, что мне это нужно.

Как-то раз, когда я проработал в милиции уже более двух лет, в кабинет зашёл майор Диденко.

– Паша, – начал он, – смотри, что нашёл.

Дмитрий Иванович протянул мне потрёпанную бумажную папку.

– В архив сегодня ходил, а там в вещдоках папка эта. Как туда попала – непонятно. Твой отец это дело вёл. Посмотри по базе.

Я раскрыл папку. Взгляд застыл на снимке внутри. С чёрно-белой фотографии, прикреплённой к левому краю, на меня смотрела та самая Ира с папиной кухни.

Дмитрий Иванович заметил мою удивлённую реакцию:

– Всё в порядке?

– Да… – я демонстративно отложил папку на край стола. – Просто обознался. Потом гляну, сейчас некогда. Филимонов подбросил двух «подснежников», – выдал я первое, что пришло на ум.

Диденко ещё какое-то время провёл в кабинете, сделал несколько звонков и вышел.

Удостоверившись, что остался один, я начал бегло изучать дело:

«Морозова Ирина Вячеславовна…

1965 г.р.… 18 ножевых… Убийство произошло в ночь с 22 на 23 ноября 1995 года… Тело найдено… в 3 ч. 55 мин…»

«Стоп! – в висках застучало. – С двадцать второго на двадцать третье ноября… девяносто пятого года?!»

Я до боли сдавил ладонями голову:

«Это точно?»

Я никогда не забуду ту ночь, когда впервые увидел эту женщину на кухне отца, потому что двадцать второго ноября – мой день рождения.

Ничего не понимаю…

Что делала Морозова Ирина Вячеславовна в общаге отца в день убийства?

***

Дома я открыл бутылку коньяка и с жадностью отхлебнул прямо из горла. Папка с делом, которое вёл отец, лежала на кухонном столе. Со снимка Ирина Морозова смотрела прямо на меня.

– Странно всё это, – прошептал я. – Бред какой-то…

Взяв бутылку, я вскочил с дивана и, на ходу накинув куртку, вышел в подъезд.

На улице поймал попутку и назвал адрес общежития, в котором жил отец. Мелькающий за окном снег и пролетающие мимо панельные коробки перенесли меня мыслями в тот далёкий девяносто пятый.

***

Комната была всё такой же, как в моих детских воспоминаниях, только обои совсем пожелтели. Кресло-кровать прохудилось, диван отца и вовсе развалился. Шахматы лежали на шкафу.

От воспоминаний мне стало нехорошо. Грубая рука памяти перехватила шею и, нащупав тот самый огромный комок обиды, который опять встал в горле, начала сдавливать. Я рухнул в кресло. Бутылка коньяка во внутреннем кармане куртки упёрлась горлышком в грудь. Сделал три глотка, взял шахматы, покрытые слоем жёлто-серой пыли. Расставил фигуры на доске.

– Мои белые, бать, как всегда…

***

Во сне ко мне пришёл отец. Его лицо превращалось сначала в моё, потом приобретало черты Ирины Морозовой, потом и вовсе пропадало. Сверху на меня падали шахматные фигуры, рабочие папки с бумагами, а голос отца повторял:

– Думай, Паша, думай…

Тень его приблизилась вплотную и начала грубо трясти меня за плечо. Сильнее. Ещё сильнее. Пока я не проснулся.

Кое-как разлепив тяжёлые веки, я начал вглядываться в полумрак и увидел перед собой пацана лет двенадцати.

– Ты мне поможешь? – спросил он.

Я едва не свалился со стула, похоже, вчера уснул прямо перед шахматной доской. Я разглядывал парня мутными с похмелья глазами: тёмно-синие круги на впалых щеках, белая мятая пижама с чёрными разводами. Мокрая.

– Ты кто, малой? – едва смог выговорить я. В горле пересохло. Ужасно хотелось пить. – Ты как сюда попал?

Я, конечно, понимал, что мог забыть закрыть дверь, но в голове не укладывалась мысль, что какой-то непонятный паренёк ночью, в грязной пижаме появился из ниоткуда.

– Понимаете, – начал мяться малец, словно стесняясь, – меня убили вчера… – странный гость сказал это так легко, что я сначала не сразу понял, о чём он.

Но когда парень повернулся к окну, я увидел мокрое пятно тёмно-алого цвета на его спине. Вместо темени на голове у пацанёнка зияла огромная кровавая дыра.

– Что за херня!

Вскочив со стула, я помчался к входной двери, но, запутавшись в собственных ногах, с грохотом растянулся на полу.

– Паша! – женский голос ворвался в мои уши очередным детским воспоминанием.

Лёжа на холодном полу, я повернул голову и увидел её – Ирину Морозову. Она стояла в дверях комнаты отца и устало смотрела на меня.

– Пойдём, – тихо произнесла она и исчезла в дверном проёме.

Я встал и пошёл за ней. Зачем? Не знаю. Просто хотел понять: что, мать вашу, происходит?

Ирина сидела за столом на кухне, как тогда, в моём детстве, сложив свои красивые, белоснежные руки на коленях. Когда мой взгляд скользнул вверх, то застыл на её голубой кашемировой кофте, с огромным бурым пятном на груди и рваными дырами на ткани.

– Восемнадцать ножевых, — произнесла она, будто читая мои мысли. – Садись, сейчас всё расскажу.

Парень с пробитой головой сидел на подоконнике и спокойно играл в телефон, не обращая на нас внимания. Я осторожно опустился на табуретку напротив Ирины и судорожно начал отбивать по столу нервный ритм пальцами, стараясь не смотреть на неё.

– Твой отец… – начала Ирина. – Это всё он.

***

Я бездумно уставился на керамическую плитку над раковиной, но ощущал взгляд призраков, что решили побеседовать со мной этой ночью.

– Паш, предназначение есть у каждого, – начала Ирина. – Нужно просто это осознать и принять. Жить – это значит принимать решения, выбирать свою дорогу. Хотим мы этого или нет. Твоему отцу было сложно: он знал, что рискует отношениями с любимой женой и сыном, но…

Она замялась, а потом продолжила:

– Они начали приходить, когда ему было двадцать пять. Просили помощи. Тут любой рехнётся. Я его прекрасно понимаю, и тебя сейчас тоже. Но он выдержал. Помогал всем беспокойным душам, что искали справедливости, просили помочь в наказании их убийц.

– Я могу показать.

Парень слез с подоконника и подошёл ко мне.

– Что? – я посмотрел на него так, будто увидел впервые. Хмельной дурман ещё не спал с меня. Я пока не осознавал, что происходит. Но старался понять, чего от меня хотят.

– Говорю, могу показать, где я лежу.

В этот момент рвотный позыв заставил меня вскочить с табуретки. Я подлетел к раковине и опустошил желудок.

Умываясь из-под крана и глотая ледяную воду, я постепенно начинал понимать происходящее. Вот почему отец так испугался, когда я увидел эту женщину тогда, в девяносто пятом. Он понял, что я тоже их вижу. Вот почему отец перестал встречаться со мной: он надеялся, что так отведёт призраков от меня. Но у судьбы свои планы.

Я повернулся к Ирине.

– Твой отец не нашёл убийцу. – она с грустью посмотрела на меня. – Николай Семёнович долго работал над моим делом и уже напал на след. Если бы не сердце…

– А я знаю, кто это сделал со мной, – вдруг опять оживился призрак мальчишки. – Мой отчим. Ты поможешь мне?

Он улыбнулся, на секунду став похожим на обычного мальчишку. Живого.

– Постараюсь, – прошептал я и сел обратно за стол рядом с Ириной. – Как тебя зовут? – обратился я к мальчику.

– Миша Селиванов. Я живу… то есть жил на Московской. Дом пятнадцать. Меня ищут второй день. Отчим тоже ищет, то есть делает вид. А сам меня за гаражом закопал.

Я взял огрызок простого карандаша с полки и записал адрес и фамилию паренька на обрывке старой газеты, лежавшей на подоконнике.

– Понятно. Сегодня с группой поедем к тебе домой. Не переживай, твой отчим будет наказан.

– Спасибо, – щербатая улыбка растянулась на его бледном лице. – Тогда моя голова наконец-то перестанет болеть…

Я едва не задохнулся от злости и несправедливости. Как можно сделать такое с ребёнком? Два года в отделе расследования особо тяжких преступлений, а я до сих пор не привык.

– Так… – я перевёл взгляд на Ирину. – Мне нужны все детали вашего убийства. Ещё раз. Возобновлю дело. Восстановлю цепочку. Проверю все отпечатки, база же обновилась с того времени.

Она благодарно кивнула.

– Спасибо, Паш… Это он передаёт тебе. Спасибо…

Автор: Наташа Лебедевская
Оригинальная публикация ВК

«Потому что в Дубае жить прикольнее чем в Орске», — заявил глава Орска.

Никого не защищаю, хочу внести немного объектива. Я сам работал в Шлюмберже. Сын мэра инженер, походу ещё и международник, в системе Шлюмберже он интернешнл, поверьте, там приличные зарплаты. Зарплата у инженера складывается из процентного бонуса от стоимости работ. Это один и два процентов соответственно, в зависимости от вида работ. В России цена работы может быть и 40 и 50 млн рублей, от этой суммы инженер получит 1 или 2 процентов зарплаты. Он работает в Сауди, это скорее всего офшор, то есть шельфовые месторождения, там зарплаты не на порядок, но кратно выше чем на "земле". Я работал на севере нашей необъятной, но пару раз был и на платформах. Мы делали работу, на платформе "Беркут", это было определение дебита скважины, не самая дорогая работа, стоила она тогда 1млн долларов, это был 2018 год, инженер получал за неё 2% бонусом от стоимости. Работа длилась две недели, неделя на подготовку, согласовывания и неделя непосредственно сама работа. По окончании работ, наш инженер, как нас доставили на берег, улетел на работу в мексиканский залив. Плюсом, у шлюмберже отличная материальная база, оплачивается любой чих и пердёшь если связано с работой, переезды, перелёты, снабжение вплоть до туалетной бумаги. Сотрудников компания может релоцировать со всей семьёй и всё оплатит, также оплатит и отправит контейнер с вещами, без проблем. Сейчас конечно на российской локации всё печальнее, но за границей всё на высшем уровне. Так что, инженер Шлюмберже спокойно может заработать на квартиру в Дубае.

Германия. 90-й год.

По перрону Бранденбургского вокзала гордо прохаживается Саня Малышев.
Небольшого роста, но ладный офицер, весь наглаженный, в шитой форме, блестящих сапогах и главное фуражке-аэродроме, так же шитой, особой гордости пехотинцев.

Я покупал мороженое в стороне и просто загляделся на него, приятно, что русский офицер так выглядит, эдакий франт – "голубая кровь, белая кость, золотой эполет" ))

С первой платформы трогается немецкая электричка, и вдруг, из окошка одного из вагонов вылетает яйцо и со всего размаху взрывается скользкими брызгами на Саниной фуражке.

Я в шоке, Саня в ещё большем. Смешанные чувства… Обида, злость, растерянность.
Как! За что?!
Электричка постепенно набирает ход, благополучно увозя трусливого гада...

И снова "вдруг" на перроне появляется новое действующее лицо: капрал, немецкий полицай, который просто взял свисток и засвистел вслед уходящей электричке…

- Ага, щас,- зло подумал я, вспомнив анекдот про прапорщика -"Поезд стой! Раз, два". Ну тупой немец! - и тут же вторично был раздавлен и обескуражен поведением паровоза. Тот просто взял и остановился!

- Твою ж мать,- произнёс Саня, обалдев от происходящего не менее меня, - Это что за нахуй??

-Bitte komm mit mir(пожалуйста,пройдёмте со мной), - полицай жестом приглашал нас пройти с ним по вагонам.
Саня, как лев раздул ноздри, пытаясь обогнать немца, но тот вежливо придержал его за рукав, предложил идти позади.

Я начал переживать, потому как немец, с нашей точки, зрения вёл себя неадекватно: он просто заходя в вагон что-то спрашивал у сидевших людей и не получив ответа проходил в следующий.

Электричка, нарушая педантичное немецкое расписание, продолжала стоять, мы проходили вагон за вагоном. Я уже окончательно понял, что так мы точно упустим гада.

Но вот войдя в последний вагон, полицай вновь бросил в пространство ту же фразу: "Gibt es hier einen Eindringling, der sich schlecht benimmt, indem er Eier aus der Kutsche wirft?“, видимо означавшую «есть ли тут нарушитель, который хулиганит, бросая яйца из вагона?». …

И тут мы с Саней окончательно выпали в осадок: Все немцы, что были в вагоне разом повернулись и показали пальцем на пацана лет 19-ти, что сжался в комок на угловом сиденье… Уже совсем не боевого вида. Куда там наглости.

Полицай молча надел на него наручники и повёл за собой, бросив окружающим: «Vielen dank, meine Damen und Herren». И что-то ещё о задержке.

Мы шли следом совершенно запутанные и уже не злые, - куда идём, как дальше?. Полицай изредка оглядывался, - идём ли мы за ними.

Заходим в туалет.
Полицай подводит арестованного "ганса" к умывальнику, берёт у Сани фуражку и передаёт этому придурку со словами, мол, давай стирай. Тот униженно стал смывать остатки яйца с фуражки. Затем полицай говорит ему, что за моральный ущерб он должен Сане 300 марок. Готов тот заплатить?

"Гансик" так же поспешно дрожащими руками добыл кошелёк, выудил деньги и передал тихо прибалдевшему Сане.

-Есть ли у вас претензии?- спросил полицай Саню, передавая ему чистую фуражку.

- Да, то есть, нет, конечно, нет,- Саня от восторженной благодарности даже слова путать стал.

- А ты, - полицай обратился к задержанному,- пойдёшь со мной в участок, разбираться дальше за задержку состава и срыв расписания…

Вот так мы по-разному живём.

Но, что до меня, так всё одно - дома на Родине лучше.

@из сети.