«Архипелаг Гулаг» Солженицына — не повесть, не роман, следовательно, не раскрытие правды через художественную истину, если говорить о литературных средствах выражения.

Значительное место в книге занимает вторая мировая война. Совершенно ясно, что, говоря об этом периоде, никто не имеет права выпускать из сознания 56 миллионов погибших в Европе и Азии, среди них — 20 миллионов советских людей и 6 миллионов евреев, сожженных в крематориях концлагерей нацистами. Эти невиданные жертвы мировой трагедии должны быть как бы камертоном нравственности. История войны немыслима без факта. Факт вне истории мертв. В этом случае он напоминает даже не любительскую фотографию, а тень фотографии, не мгновение правды, а тень мгновения. Вот именно эта зловещая и размытая тень то и дело возникает на страницах книги Солженицына, едва лишь он по ходе дела обращается к событиям второй мировой войны.

Сражение под Сталинградом, где мое поколение восемнадцатилетних получило первое крещение огнем, где в кровопролитных боях мы повзрослели и постарели на 10 лет, было, как известно, окончательным переломом военных событий второй мировой войны. Тяжелейшее это сражение стоило дорого и нашей стране, и моим сверстникам, и мне. Слишком много братских могил оставили мы вблизи Волги, слишком многих мы не досчитались после победы. На высотках Дона в пыльные и знойные дни июля и августа, когда солнце пропадало в смерчах разрывов, нас держала в траншеях и ненависть и любовь. Ненависть к тем, кто пришел с оружием из фашистской Германии, чтобы уничтожить наше государство и нашу нацию, и вместе с тем наша любовь к тому, что называется на человеческом языке матерью, домом, школьным московским катком, исполосованным лезвиями коньков, скрипом калитки где-нибудь в Ярославле, зеленой травой, падающим снегом, первым поцелуем возле заваленного сугробами крыльца. На войне самые неистребимые чувства человек испытывает к прошлому. А мы воевали в настоящем за прошлое, которое казалось неповторимо счастливым. Мы мечтали, мы хотели вернуться в него. Мы были романтичны — и в этом была чистота и вера, что можно определить как ощущение родины.

Под Сталинградом, в Сталинграде и в районе Сталинграда, что известно мне не только по одним документам, главным образом, воевали молодые 1922, 1923, 1924 года рождения, десятки тысяч людей. И это они отстояли Сталинград, и это они сковали в обороне города немцев и перешли в наступление.

Именно они были «цементом фундамента» Сталинградской победы, а не штрафные роты, как пишет об этом Солженицын. Последняя перепись населения Советского Союза выявила цифру: от этих поколений осталось 3%. Да, многие и многие пали тогда на берегах Волги. Поэтому, думая о своих сверстниках, погибших в битве под Сталинградом, я не могу не оказать: Солженицын допускает злую и тенденциозную неточность, которая оскорбляет память о жертвах названных мною поколений.

Если еще далее уточнять, то приказ №227 «Ни шагу назад!» был прочитан нам в августе месяце 1942 года после оставления советскими войсками Ростова и Новочеркасска. Все мы знали его решительность, его суровость, но в то же время, как это ни покажется кому-нибудь парадоксальным, испытывали одинаковое чувство: да, хватит отступать, хватит!

Кроме того, приказ «Ни шагу назад!», а в нем впервые было сказано об образовании штрафных рот, родился на свет и дошел до армии в августе месяце. В это время немцы уже были на ближних подступах к Сталинграду, на расстоянии одного-двух танковых переходов. Могли ли они, штрафные роты, сдержать натиск танковой армии немцев, сосредоточивших, кроме того, до 20 пехотных дивизий на ударных направлениях? Должен сказать, что штрафные роты, оснащенные легким оружием, вообще не в силах сдержать какое-либо более или менее серьезное наступление — сдерживали армии, дивизии, полки.

Для меня, прошедшего через сталинградское сражение, дико и недобросовестно выглядит подобное отношение к одной из героических и крупнейших битв, решившей не только судьбу России, но и других народов. Что это — намеренное искажение истины?

Теперь несколько замечаний по поводу небезызвестного Власова. Читая и вспоминая о нем, я снова задал себе очередной вопрос, почему Солженицын с явным сочувствием пишет о выплывшем на пене войны генерале, обретшем мрачную геростратову славу, причем наделяет его чертами «выдающегося», «настоящего» человека, антисталинца, защитника русского народа.

По всей обнаженной сути вторая мировая война была сурова и жестока и половинчатого измерения в смертельной борьбе не было. В непримиримом столкновении враждующих сторон все измерялось категориями «да» и «нет», «или-или», «быть или не быть». Это относилось и к судьбе Советского государства, к судьбе России и к судьбе каждого человека в отдельности. Подобно бедствию и горю, война нравственно объединяет людей, готовых защищать, отстаивать свой уклад жизни, своих детей, свой дом, но война объединяет людей и безнравственно, если эти люди вторгаются на чужую землю с целью порабощения и захвата ее. Стало быть — сталкиваются нравственность и безнравственность, не говоря уже о политической стороне дела.

Измена, двоедушие или предательство общности людей в моменты обостренной борьбы всегда безнравственны. Человек, предавший в тяжкие для народа дни землю отцов, предает в конце концов и самого себя. Он становится духовным самоубийцей. Он опустошает собственную душу и превращается в живой труп, какими бы политическими мотивами он ни прикрывался. Примеров этому в истории немало.

В связи с моим последним романом «Горячий снег» и кинофильмом «Освобождение», в которых речь идет и о предателе Власове, я переворошил многие документы и выслушал многие мнения несхожих людей, знавших когда-то этого человека в быту и на войне.

Какой же я сделал вывод? Власов был человеком высокомерных манер, честолюбив, обидчив, с карьеристскими наклонностями. Он не очень любил общаться с солдатами, не любил часто бывать на обстреливаемом снарядами наблюдательном пункте. Он предпочитал глубокий блиндаж командного пункта, подземный свет аккумуляторных лампочек, уют временных квартир, где располагался удобно, сыто, даже несколько аристократично.

Военачальник средних способностей, он не обладал острым тактическим мышлением, но так или иначе звезда удачи светила ему по началу войны. И, видимо, тогда казалось Власову, что успех будет сопутствовать ему постоянно и непреложно: он чересчур одержимо желал его.

Но окружение и разгром 2‑й ударной армии, которой он командовал на Волховском фронте в 1942 году, представились мнительному Власову бесславным концом карьеры, закатом счастливой звезды — и он сделал роковой шаг. Ночью, бросив еще сражавшиеся части, он вместе с адъютантом сдался немецким солдатам: «Не стреляйте, я — генерал Власов!». Так это было в реальности.

Однако же Солженицын трактует сдачу в плен и измену Власова как сугубо осознанный антисталинский акт: мол, Власов за совершенное предательство денежного куша не получил, а сделал это по твердому политическому убеждению, не согласный с деятельностью Сталина. Я легко предполагаю, конечно, что данные сведения Солженицын почерпнул и тщательно запомнил из немецких листовок (их читал и я на фронте) или же из брошюрки самого Власова (мы ее тоже иногда находили на полях войны), где генерал объяснял свою сдачу в плен неприятием политики Сталина в 1936—37 годах и т. д.

Предательство, разложение личности, безнравственность от века живы только потому, что, камуфляжно прикрываясь знаменами апостолов, оправдывают себя, принимая то обличье страдальцев за истину, то лик «политического мессии». Деятельность Власова, отдающую малоароматическим свойством, решительно подтасовывает Солженицын под собственную концепцию, беззастенчиво приглашая из Леты генерала к сотрудничеству, предварительно надев на его главу терновый венец борца за справедливость.

Не могу пройти мимо некоторых обобщений, которые на разных страницах делает Солженицын по поводу русского народа. Откуда этот антиславянизм? Право, ответ наводит на очень мрачные воспоминания, и в памяти встают зловещие параграфы немецкого плана «ОСТ».

Великий титан Достоевский прошел не через семь, а через девять кругов жизненного ада, видел и ничтожное и великое, испытал все, что даже немыслимо испытать человеку (ожидание смертной казни, ссылка, каторжные работы, падение личности), но ни в одном произведении не доходил до национального нигилизма. Наоборот — он любил человека и отрицал в нем плохое и утверждал доброе, как и большинство великих писателей мировой литературы, исследуя характер своей нации. Достоевский находился в мучительных поисках бога в себе и вне себя.

Чувство злой неприязни, как будто он сводит счеты с целой нацией, обидевшей его, клокочет в Солженицыне, словно в вулкане. Он подозревает каждого русского в беспринципности, косности, приплюсовывая к ней стремление к легкой жизни, к власти и, как бы в восторге самоуничижения, с неистовством рвет на себе рубаху, крича, что сам мог бы стать палачом. Вызывает также, мягко выражаясь, изумление его злой упрек Ивану Бунину, только за то, что этот крупнейший писатель XX века остался до самой смерти русским и в эмиграции. Но Солженицын, несмотря на свой серьезный возраст и опыт, не знает «до дна» русский характер и не знает характер «свободы» Запада, с которым так часто сравнивает российскую жизнь.

«Архипелаг Гулаг» мог бы быть «опытом художественного исследования», как его называет Солженицын, если бы автор осознавал всякое написанное им слово и осознавал формулу: критерий истины — нравственность, а критерий нравственности — истина. Если бы он отдавал себе мужественный отчет в том, что история, лишенная правды, — вдова.

Любому художнику любой страны противопоказано длительное время находиться в состоянии постоянного озлобления, ибо озлобление пожирает его талант и писатель становится настолько тенденциозным, что тенденция эта пожирает самую истину.

Ю. БОНДАРЕВ

«В круге последнем», Москва, 1974г

Мой дедушка по отцу родился в 1908 году.В 1941 году был призван на войну, попал в Смоленск- разведрота.(дед был охотником-волчатником)1943 году семеро разведчиков пошли на разведку, где он получил пулевое ранение в ногу. Ногу хотели ампутировать, но один молодой хирург, сделав операцию, сохранил ногу. Вернулся на костылях домой в сорок третьем году.(отец род. в 1944). Умер не дожив до 25 годовщины победы. Я его не застал...Папа рассказывал, что дед во время охоты (после возвращение домой)догонял волка на лошади и оглушал серого хищника сукмаром-железный шар, соединеный с палкой при помощи железной цепи.Потом, связав волка, приторачивал его к седлу и привозил домой. Лошадь была обучена и не шарахалась. Волк, очнувшись, злобно смотрел, глаза его были жёлтого цвета. Что потом с ним делали-неизвестно.

- Евгений Яковлевич вы пришли на фронт в 1942 году?

- Нет. В 1942 году меня призвали, обучали, а на фронт я попал только в конце декабря 1943 года. За день до Нового года.

- Закончили Артиллерийское училище в звании лейтенанта?

- Младшего лейтенанта, да.

- Сразу в огонь?

- Почти, с 1 июня 1944 года был командиром огневого взвода Первой гвардейской корпусной артиллерийской бригады. Бывало, что у нас после боя оставалось одно орудие и три человека личного состава.

- Тяжело было?

- Тяжело, да. Но всё таки... наверное скажу глупость, но мне на фронте нравилось.

- Нравилось?

- Да. Мы же были мальчишками. Нам нравилось воевать, стрелять, защищать Родину, гнать врага.

- А как же страх, смерть товарищей и другие ужасы войны?

- Всё было. Но мы мало об этом думали тогда. Шли вперёд, была цель.

- За что получили первую боевую награду?

- Медаль за Отвагу?

- Да. Первую из них.

- За отвагу. Всё значимые для меня награды я получил за деятельность далёкую от моей воинской специальности.

- Не понял вас.

- Двумя "отвагами" и Орденом Красной Звезды я был награждён... ну давайте скажем, за пехотные подвиги.

- А почему так произошло? Так сложилось? Обстоятельства?

- Скорее, я всегда стремился оказаться на передовой. Бегом бежал.

- Так за что?

- После ранения я стал адъютантом командира 5-й гвардейской гаубичной артиллерийской Севастопольской краснознамённой бригады. И заскучал. Хотел оказаться в бою. Оказавшись на передовой после ранения сразу же принял участие в отражении немецкого десанта на госпиталь. За это и получил. А ещё получил новое лёгкое ранение. Как меня ругала за это мать. Узнала откуда-то что меня снова ранили. Сказала: "Уши тебе надеру когда вернёшься! Ты непоседа успокойся и вернись ко мне живой".

- Помогло?

- Нет, конечно.

- А вторая "отвага"?

- Это уже июль 1944 года.

- В наградном листе написано за то, что при форсировании реки Свирь показал себя храбрым и мужественным офицером и вынес с поля боя под обстрелом противника раненного офицера.

- Ну да. Почти так.

- Почти?

- Переправа под огнём была. Только орудие моё утонуло и оказался я на берегу во главе двух неполных взводов пехоты командиров которых поубивало. Пришлось командовать, зарываться в землю. Потом к нам помощь подошла. Даже контратаку организовали. Офицера их правда ранило сильно. Пришлось его на себе тащить под пулемётным огнём. Справился. Выжил.

- Ничего себе сколько всего за одни бой.

- Боёв за шесть часов было несколько.

- А Орден Красной Звезды?

- 1945 год. Германия.

- Написано: "За проявленное мужество и организованность в боях, в частности за то, что в районе Биттерсвальде организовал оборону силами наличных подразделений и рассеял большую группу немецких автоматчиков".

- Так и было. Наши зачехлённые пушки, грузовики с боеприпасами, солдатики попали под перекрёстный обстрел залёгшей на холмах роты нацистов. В ходе боя роту разогнали, половину личного состава перебили.

- Так просто?

- На словах всегда всё просто. Потом были и другие бои и другие награды.

- Мама, Евгения Эммануиловна, вас встретила с фронта?

- Конечно. Обнялись поцеловались, а потом...

- Что потом?

- А потом она выполнила своё обещание и надрала мне уши. Дня три ходил с красными. Особенно левым.

Интервью от 16 ноября 1999 года.

На фото полковник Андрей Васильевич Желудов (1922-2010 ) прощается со своим прошлым. В котором освобождение Севастополя, орден Славы III степени, орден Красной Звезды, две медали "За боевые заслуги", как минимум три ранения... Это его последняя фотография.

Данный снимок был опубликован в 2016 году его сыном Юрием. Через 6 лет после того, как Андрея Васильевича не стало. Родился он в 1922 году в Брянской области. Весной 1942-го был призван на фронт. Воевал в минометной роте. Получил звание мл. сержанта, потом сержанта, а осенью 1943-го закончил школу мл. лейтенантов. После войны остался в армии и попал в интендантскую службу. Вышел в отставку в 1983 году.

В знаменитой советской комедии "Бриллиантовая рука", вышедшей на экраны страны в 1968 году, есть небольшой эпизод, который длится всего лишь несколько секунд, но, заметно отличается от общего комедийного сюжета.

Оперативный сотрудник (артист Владимир Гуляев) в машине такси отдает Семёну Семёновичу (артист Юрий Никулин) пистолет "на всякий пожарный случай".

После чего, осмотрев оружие, главный герой картины говорит:

"С войны не держал боевого оружия..."

Так и есть. Потому что находящиеся в одном кадре два актера - реальные участники Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.), которые прекрасно знали, что такое боевое оружие.

В роли милиционера (таксиста) - заслуженный артист РСФСР Владимир Леонидович Гуляев (1924-1997), летчик 826-го штурмового авиационного полка, совершивший 60 боевых вылетов с ноября 1943 года и до победного мая.

За период участия в войне награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны I степени, и участвовал в знаменитом Параде Победы 24 июня 1945 года.

"...Над целью работает смело, решительно и умело <...>. На боевые задания летает с большим желанием. Умело маневрирует в зоне сильного зенитного огня, чем ни раз спасал свой самолет и сохранял жизнь экипажа..."

Из наградного листа В. Гуляева

В роли наивного Семёна Семёновича, впервые за долгие годы взявшего  в руки пистолет, снялся Герой социалистического труда, народный артист СССР Юрий Владимирович Никулин (1921-1997).

В годы войны — помощник командира взвода 72-го Отдельного Зенитного Артиллерийского Пушкинского дивизиона.

Мужественный человек, который оказался в армии с 1939 г. и прошел всю войну, вернувшись домой лишь в 1946 году. Юрий Владимирович - участник советско-финской войны и вся его служба была связана с защитой и обороной Ленинграда от противника.

"Нам поручили протянуть линию связи <...>. На мою долю выпал участок в два километра. И вот иду один на лыжах по льду Финского залива, за спиной тяжелые катушки с телефонным кабелем.

Не прошло и получаса, как почувствовал страшную усталость. <...> Я уж катушки на лыжи положил, а сам двигался по колено в снегу <...>. Вымотался вконец. Снова присел отдохнуть, да так и заснул. <...> Хорошо, мимо проезжали на аэросанях пограничники <...> Привезли меня на батарею....

Из книги Ю. Никулина "Почти серьезно"

«Да и дома желательно бы побывать.. Ведь у меня четверо детишек. И вот, понимаешь, год их не видел и забыл, какие они обличием...»