На похоронах 104-х летней бабушки нашего друга все тихо скорбели.
Скорбели неискренне, зато искренне мечтали прожить столько же.

Выступающие говорили об усопшей уже больше часа, освещая её трудовые и житейские подвиги, но добрались лишь до середины ХХ-го века.

Бабуська была, несомненно, легендарная, но, как говорится, народ устал от речей и явно мечтал быстрее отпустить её к праотцам и к праматерям.

Наш друг, внук усопшей, чувствовал себя виноватым от того, что мы испытываем такие неудобства  из-за его родственницы, поэтому постоянно тревожно поглядывал по сторонам.

- А я это, когда бабушке исполнилось 100 лет, хотел устроить ей настоящий праздник с шикарным застольем. Она очень обрадовалась и попросила пригласить на юбилей всех её одноклассников - смущаясь сообщил скорбящий внук.

Мы все удивлённо подняли брови и задали немой вопрос:
- И?!

Внук тяжело вздохнул, перевёл взгляд на гроб и грустно сказал:
- Никто не пришёл. Расстроилась она тогда сильно и вместо компота случайно почти литр араки выпила.
Ей так понравилось опьянение, что она каждый день стала требовать приносить араку. Песни пела, как напивалась. И что характерно, постоянно благодарила меня:
- Внучек! Если бы не ты, то я померла бы, не испытав удовольствие от араки! Спасибо тебе! Налей-ка...

- А от чего она умерла? - спросил я.

Внук снова тяжело вздохнул, шмыгнул носом и, еле сдерживаясь, сдавленно сказал:
- Напилась араки и на турник запрыгнула. Один оборот смогла сделать, а на втором пальцы соскользнули. Упала с турника. Насмерть...

Мы закрыли лица ладонями и со слезами на глазах, ритмично вздрагивая, молча смеялись.
А стоявшие рядом бабушки, аккуратно протирая кончиком головного платка уголки глаз, смотрели на нас и в душе мечтали, чтобы и их, когда придёт время, так же горько оплакивали внуки...

Автор - Алан Мун

В середине 90-х, когда я жил в деревне, самым частым блюдом у нас была картошка, приготовленная «в мундирах». Это совершенно незатейливое блюдо было очень простым в приготовлении: складываешь нужное количество картофеля на противень и ставишь в духовку. Духовка встроена в печь. То есть картошка там стоит несколько часов и запекается. Для нас картошка – единственное доступное блюдо в разных варёных и жареных вариантах. Гречку или рис, или макароны едим редко.

К соседке бабушке иногда на каникулы с города приезжал внук Серёга. Мы с ним дружили. На лыжах катались, на рыбалку ходили и прочее. Вот придёт он в гости, а у нас картошка запекается. Мы поиграем в домино, и он уходит к бабушке. Мы такие, о, наверное, картошка уже приготовилась. Начинаем чистить и кушать. Жили мы, короче, бедно и предлагать Серёге картошку с солью было как-то неловко.

И так несколько дней он приходил, мы играли, а потом Серёга уехал обратно домой в город. Мы же эту картошку как запекали все эти дни, так и продолжили. И вот заходит как-то к нам его бабушка, наша соседка и говорит, что Серёга мол, обиделся. Ведь когда он меня в гости к себе приводил (к бабушке, получается), всегда угощал свежим хлебом с маслом, молоком или салом. А тут он к нам несколько дней приходил, а у нас ТАК ВКУСНО ПАХЛО, но его не угостили. Каждый день, мол, что-то вкусное готовили, а ему не давали попробовать.

Что же, говорит, соседка, вы тут такое готовили, скажите, а я ему приготовлю в следующий раз. Я принес противень и показал: вот мол, картошку «в мундирах». Бабушка рассмеялась и говорит, что как зашла, то сразу этот аромат услышала. Теперь, говорит, ясно что так вкусно ему пахло.

В следующий раз Серёга эту картошку «в мундирах» попробовал и сказал, что на вкус это даже лучше, чем пахнет. А я промолчал. Потому что эта картошка меня уже конкретно достала.

Иль Канесс

Это раньше Юрий Косточкин был на всех голубых экранах страны. Первые строчки хит-парадов, заглавные темы к фильмам. На «Евровидение» даже звали как-то, но не срослось.

Никто не знал, в чем секрет великого певца, потому что это был самоучка с чистейшим, как хрусталь, и мощнейшим, как судоходная река, голосом, который рвал эстрадные колонки с одного «ля». От его песен и романсов рыдали глухие, влюблялись бессердечные и роняли слезы даже самые бесчувственные.

Десятилетиями его преследовали поклонники разных возрастов и достатка, мечтавшие, чтобы великий тенор взял их в ученики, но тот никого не учил, даже собственных детей.

Увы, но по закону эстрады даже самые маститые уходят в забытье с наступлением старости. Косточкину стукнуло восемьдесят. Его звезда давно сошла с небосвода славы, и мужчина забрал бы тайну голоса с собой в могилу, если бы не наткнулся однажды на Пожарова.

Юрий ковылял домой от внуков. Стояла темная безлунная ночь. До дома было меньше километра, и Косточкин решил прогуляться. Оказавшись в одной знакомой с детства подворотне, он услышал чей-то голос, незаслуженно назвавший его чепушилой.

Косточин посмотрел на тень, из которой появился огромный детина. На тупом небритом лице незнакомца невооруженным взглядом читались самые плохие намерения.

— Деньги есть? — вопрос бандита не отличался оригинальностью.

— Денег нет, — спокойно ответил старик.

— Че в пакете? — кивнул небритый.

— Торт-безе. Угощайся, я все равно эту дрянь не ем, — поморщился Косточкин и протянул пакет.

— Раз налички нет, то переводи с карты, — не успокаивался верзила и опустил руку в карман.

— Да нет у меня денег, сказал же. До пенсии еще три дня. Внуки, вон, продуктов дали, торт, вернее, — раскрыл пакет Юрий, пытаясь оправдаться, потому что чувствовал, что вот-вот по его седой голове будут стучать, как по арбузу, проверяя на зрелость.

— Звони внуку, пусть переводит, — надвигался мужчина, достав из кармана что-то блестящее.

— Слушай, погоди, — сдался Юра, поставив пакет на землю. Он поправил очки и внимательно посмотрел на обидчика. Тот хоть и выглядел устрашающе, но по сути своей был совершенно беспомощным, как оголодавший медведь, что вышел к людям на дорогу. — Есть у меня кое-что.

— Если очередное безе, то я тебе его знаешь куда затолкаю?

— Да угомонись ты, толкатель, — голос Косточкина сделался таким жестким, что мужчина растерялся и умолк. Он даже не представлял, какое трудное решение собиралась принять бывшая звезда эстрады.

— Я могу дать тебе так много денег, что ты будешь пиво вместе с пивзаводами покупать. Ну как, интересно такое предложение?

Сквозь сумрак бандит увидел, как засветились глаза у старика.

— Да че ты меня лечишь?!

— Лечить я тебя буду, это правда, но не сейчас, а когда протрезвеешь, — продолжал Юрий. — Я вылечу твой голос, твою голову и твою душу. Я научу тебя петь!

Тут бандит потерял остатки терпения и только было собирался сделать с Косточкиным то же самое, что делает стиральная машинка с бумажными деньгами, оставленными в кармане джинсов, как вдруг старик достал из-за пазухи небольшой пузырек, глотнул из него и запел.

Бугай остановился и испуганно огляделся по сторонам. Фасады домов загорались со скоростью три окна в секунду. Замолкли коты, затеявшие драку у мусорки, затихла музыка в чьей-то машине, сердце грабителя заныло есенинской тоской.

Косточкин постарел, но голос его был так же молод, силен и необуздан, как ветер. Это была баллада. Слова Юрий помнил не все и иногда просто тянул какую-то гласную, но это было так душевно, что через минуту что-то звонко ударилось об асфальт.

Косточкин взял последнюю «ля». Несмотря на поздний час, из окон вместо угроз и требований соблюдать тишину раздались аплодисменты. Грабитель сам в какой-то момент поймал себя на мысли, что неуклюже хлопает в ладоши, а его нож валяется под ногами.

— Завтра в восемь тридцать жду у себя. Будем учиться петь, — сказал старик и продиктовал адрес.

— Да я раньше обеда не встаю! — ответил ошеломленный мужчина, которого эта музыкальная атака выбила из состояния равновесия.

— Второго шанса у тебя не будет, — хмыкнул Косточкин и, забрав пакет, спокойно поковылял дальше, оставив грабителя наедине с ночью.

***

Утром в квартире Косточкина раздались домофонные трели. Через пару минут на пороге возник вчерашний бандит, который сегодня выглядел как виноватый и прилизанный пес. В глаза бросались последствия самостоятельного груминга: щеки выбриты, ногти обкусаны, голова мокрая и пахнет мылом; вместо спортивного костюма — брюки и рубашка без трех пуговиц. Если бы не перегар, можно было бы решить, что пришел свататься.

— Опоздал, — не ответив на рукопожатие, Юрий пошел в комнату, и гость проследовал за ним.

— Рубаху чистую искал, — оправдывался мужчина.

— Меня не волнует. Иди в ванную, бери ведро, тряпку и начинай мыть пол.

— В смысле? Ты че, дед, берега попутал? — набычился гость.

— Пошел вон тогда! Не хочешь слушаться, катись. У меня тут камера, если что, — показал Косточкин на автоматический освежитель воздуха под потолком.

— А как же пение? — справился со злобой гость.

— Пение должно идти изнутри. Чистый голос не может рождаться в грязной голове, квартире, в грязном рту. Так что освобождай мысли, мой пол, и ждем, пока перегар выветрится.

Мужчина виновато опустил голову и направился в ванную. Юрий улыбнулся. Этот гоповатый мустанг все же поддавался усмирению, а значит, всё получится.

— Как зовут-то тебя?

— Вася Пожаров, — раздался грустный голос из ванной, заглушаемый напором воды.

— А меня Юрий Косточкин, для тебя Юрий Саныч.

Пока Пожаров мыл полы, Косточкин сел за пианино и начал выбивать из ученика перегар при помощи старой бригады: Моцарта, Балакирева и Шопена.

Вася страдал. Голова его гудела, к горлу подступала тошнота, но хозяин не прекращал играть, даже когда Пожаров его умолял. Через два часа полы засияли, и Юрий Саныч принес ученику таблетку аспирина и стакан воды.

— А теперь будем петь? — жалобно спросил Пожаров.

— Теперь поговорим, это важно, — ответил Косточкин и начал расспрашивать Васю про его жизнь.

Поначалу гость неохотно рассказывал о себе. Все его истории были короткими и состояли из фраз: «Да там, короче», «Что-то в этом роде» и «Как-то так». Но чем больше Юрий просил его углубиться в свои воспоминания, тем складнее и насыщеннее становилась речь. Пожаров рассказывал про трудное детство, про родителей, про погибшего брата, про свою первую любовь, про то, как друзья в школе учили курить и подставили его перед завучем, про армию. Его язык и горло все больше размягчались, голова прояснялась, уходила зажатость; в речи появлялись примитивные эпитеты, из глаз текли слезы.

— Отлично, просто отлично, — восхитился Косточкин, заметив, как его гость расчувствовался и полностью расслабился. — А теперь попробуй спеть это, — он протянул Пожарову лист с текстом какой-то детской песенки.

— Что это за х?..

— Тихо! Не теряй своего состояния, просто пой как получится.

Юрий сел за пианино и начал играть. Пожаров открыл рот и смущенно пропел. Мужчина стеснялся, и голос его сильно дрожал и ломался.

— Чуть не забыл самое главное, прости. Никогда никого не учил.

Косточкин встал из-за пианино и ушел на кухню, а вернулся со стопкой, в которой плескалась мутная жидкость.

— Это что? — спросил Вася.

— Этой мой секрет. А теперь и твой тоже. Так что держи язык за зубами, ― строго сказал Косточкин.

Вася кивнул и профессионально осушил рюмку. По горлу растеклось что-то мерзко-сладковатое.

— Препарат не будет работать, если его не запустить. Нужно снова вспомнить всё, о чем мы говорили, вывернуть душу наизнанку. Думай о том, что ты мне рассказывал: о брате, о том, как вас гонял отец, о Юльке из восьмого «Б»; думай о первой дискотеке и о стихах, которые ты писал втайне от друзей… — скомандовал Косточкин и вернулся за инструмент.

Образы сами замелькали в голове Пожарова. Странное зелье придавало сил и уверенности, приятно стекая по пищеводу. Голос вырвался из Васи, как вода из пожарного шланга.

— Хорошо, хорошо, давай еще! — подбадривал Косточкин, и Вася давал.

***

— Ну как себя чувствуешь? — спросил Косточкин после первого занятия.

— Просто ох… отлично! — резко поправил себя Пожаров. — Ваше снадобье — просто бомба!

— А то, — подмигнул Юрий, и они распрощались.

Мужчины теперь встречались два раза в неделю. Начинали с уборки, потом разговаривали, потом принимали по тридцать граммов снадобья и пели. Пели до самой ночи.

Каждый раз Юрий Саныч становился все более требовательным. Он просил являться в глаженом. «Когда гладишь одежду — гладишь свою душу», — говорил он. За сквернословие давал пощечину и требовал подбирать звучные и певучие синонимы, заставлял учить ноты. Но больше всего он настаивал на том, чтобы человек перед началом практических занятий проникал в собственную душу и искал в ней то, что и называется голосом, потому что без этого чудо-препарат не давал эффекта. «Голос — это не навык и не умение правильно дышать или открывать рот. Прежде всего — это твое сердце, боль, радость, это твои переживания. Они делают тебя сильным! Нужно расслабиться и стать собой. Расскажи миру о своей душе, открой ее», — требовал Юрий Саныч, протягивая рюмку.

***

— Васян, ты че-то совсем братанов забыл, — предъявили как-то Пожарову старые друзья. — Пропадаешь где-то, не звонишь, не пишешь.

— Да я там, это… — оправдывался Вася.

— В субботу у Толяна днюха, давай, подтягивайся в караоке. Выпьем, закусим, споем нашу!

У Пожарова как раз было занятие в это время, но Косточкин дал добро.

— Сходи, тебе пора на сцену, — сказал по телефону Юрий и откашлялся.

— Всё нормально, Юрий Саныч?

— Всё хорошо. Ступай. Только не забудь заскочить ко мне за препаратом.

На день рождения Толяна братва забронировала целый зал в караоке. Ну как забронировала… С ними просто никто не хотел рядом находиться.

— Васян, ну ты пижон, конечно, — подначивали друзья Пожарова, когда тот появился в пиджаке и со стильной прической.

Принесли выпивку, потекли разговоры; колонки страдали от лиричного рева именинника. Васе было некомфортно и плохо, он чувствовал себя палтусом в гороховом супе.

— Слышь, дружбан, пойдем споем? — предложил Пожарову разомлевший друг, с которым они когда-то отнимали деньги у лохов.

— Может, ну его? — мялся Вася.

— Пошли, говорю! — товарищ схватил здоровенного Пожарова за шкирку и выволок на сцену.

Зазвучал проигрыш, на экране начался отсчет. Пожаров жутко страдал, но это-то ему и было нужно. Уроки Косточкина не прошли даром. Он достал флягу, глотнул, вытер губы рукавом и за пару секунд переработал все страдания внутри себя. Он вспомнил, как плохо ему было с этими людьми, как жизнь постоянно мяла ему бока, как все пошло по наклонной из-за этой компании и… запел. Это был фальстарт, но никто не заметил. Друг Пожарова так и не открыл рот, потому что был поражен в самое сердце.

Вася пел про ушаночку, про сибирский холодок, про колесики, но, несмотря на текст и репертуар, каждый, кто слышал его в этот момент, включая егосамого, почему-то представлял разное. Кто-то думал о любви, кто-то — о своих детях, третьи тосковали по морю. Какая-то бодрая тоска прокатилась волной по залу, отрезвила, а потом сразу же опьянила всех присутствующих. Рыдали все, даже диджей, который терпеть не мог свою работу, а от подобных песен чувствовал несварение.

Пожарову аплодировали, его просили спеть еще, кормили и наливали, но он отказывался от всего, кроме песен. Ему и самому хотелось петь еще.

Жанры были не важны. Вася пел всё, что знал. Слух работал идеально, голос струился, как весенний ручеек. Пожаров был счастлив. За вечер он высосал всю флягу до дна.

***

— Это хорошо, — сказал Косточкин, когда Вася показал ему видео из караоке, — но ты только в начале пути. Главное — не бросать занятия.

— А вы научите меня готовить ваше зелье?

— Прости, дружок, но эта тайна уйдет со мной в могилу. Но не переживай, я о тебе позабочусь.

Вася расстроенно кивнул, и они продолжили.

***

Вскоре Пожарова стали звать петь на свадьбах и юбилеях, на торжественных вечерах. Его часто приглашали выступить в караоке, и Вася никому не отказывал. Популярность певца росла со скоростью инфляции в Аргентине. Появились спонсоры, Пожарову дарили стихи знаменитые певцы, кредитная карта впервые показывала плюс. Правда, на пиво деньги Вася больше не тратил ― он вообще перестал пить.

Всё было хорошо, кроме того факта, что Косточкин начал сдавать позиции. Старость и болезни брали свое. Пожаров переживал, очень сильно переживал, потому что Юрий Саныч стал для него вторым отцом, только нормальным, а не тем, который сыплет угрозами, бьет и разбавляет чай портвейном. А еще он боялся, что человек уйдет и оставит его без эликсира, поэтому часто поднимал эту тему, но ответ всегда был один: «Нет».

Начались хит-парады, радио, фестивали. Пожаров взлетал стремительно, как фейерверк, готовясь взорвать небо со звездами.

А потом Косточкин умер. Его смерть была такой же ожидаемой и такой же внезапной, как любая другая. Пожаров никак не мог поверить в случившееся. Вся его жизнь буквально рушилась и рассыпалась, как дешевая китайская игрушка в руках ребенка. Конечно, он сам организовал похороны. Дети и внуки, которым певец оставил всё свое наследство, неохотно принимали участие в подготовке церемонии. Васю родственники Юрия Саныча ненавидели всей душой, а самого Косточкина всегда воспринимали исключительно как источник дохода, особенно когда мать Юриных детей забрала их к своему новому мужу. Но певец тогда никого не бросил и продолжал помогать помимо алиментов.

Уже после смерти учителя Пожаров получил письмо.

«Я сделал хорошее дело ― дал тебе шанс, а ты сделал правильный выбор и воспользовался им. Я горжусь тобой. Мой уход — это мой подарок тебе, сынок. Память о нашей дружбе должна стать для тебя главным толчком в карьере. Помни всё, о чем мы говорили, помни о том, кто ты и какой прошел путь, помни о душе. Я оставил тебе канистру с эликсиром, она у моего соседа. Пей с умом и тебе хватит до конца дней».

Вася смахнул слезы, убрал конверт и отправился к соседу Юрия Саныча. Он продолжил следовать заветам Косточкина и очень скоро превзошел учителя. Он пел так, как не пел никто до него, и достиг таких высот, что Косточкину и не снились. Мировые турне, концерты с легендарными группами, премии. Вася пронес через всю жизнь боль и память о своем друге и наставнике, но сам так и не стал ни для кого учителем, потому что так и не узнал секрет зелья. Пока однажды, когда он сильно простудился, жена не дала ему какое-то лекарство от горла.

— Ты где это взяла? — набросился постаревший Пожаров на супругу.

— В аптеке, а что? — испуганно отшатнулась она.

— В аптеке? Да это же зелье для голоса! Откуда оно у них?

— Вася, это солодка обычная! Ты о чем вообще? — нервно хихикнула супруга.

— Солодка? — в глазах у Пожарова потемнело, и он рухнул на диван.

Получается, все это время никакого зелья не было. Работало только то, о чем говорил Косточкин. Голос — это душа человека. Его боль и переживания. Его прошлое и настоящее. Мужчина улыбнулся и снова мысленно поблагодарил учителя.

***

Когда Пожарову стукнуло восемьдесят, он приехал отметить юбилей в родной город. Прогуливаясь ночью после встречи со старыми друзьями и знакомыми, он свернул в подворотню, где из тени раздался чей-то незнакомый голос.

— Деньги есть?

— Нет, — улыбнулся Пожаров. — Но есть кое-что другое.

Александр Райн

Друзья, не забывайте подписываться на мой тг канал https://t.me/RaynAlexandr

В oчepeди к вeтepинapу вce paвны. И oдинaкoвo тpуcливы. Ближe к кaбинeту вpaчa зaвиc в пpocтpaции нa pукaх хoзяйки pыжий кoт. Зaтeм пapeнь cпopтивнoгo типa пpивёл двух oгpoмных oвчapoк. В двepь oн их буквaльнo втaщил, пocкoльку нa пopoгe oни упёpлиcь и никaк нe хoтeли вхoдить. Нe пoзopьтe пopoду, - пpигpoзил пapeнь и пoтянул coбaк к cвoбoднoму cтулу.

Кoт, вoзлe кoтopoгo пpизeмлилacь этa тpoицa, нa минуту oтмep, явнo впeчaтлённый paзмepaми лoхмaтых чудoвищ, нo быcтpo взял ceбя в pуки. Oн вдpуг пpиocaнилcя, pacпpямил cпину, кpacивo пoдoбpaл лaпы и выpaзитeльнo пocмoтpeл нa нoвых пaциeнтoв. Дecкaть, зa мнoй будeтe. Oвчapки пocлушнo уceлиcь втopыми в oчepeди.

Дaлee вдoль cтeнoчки зaняли мecтa мoлoдaя пapa c клeткoй, в кoтopoй был кpoлик, бaбушкa c внучкoй и хoмячкoм, пocлeднeй пpишлa дeвoчкa c coвoй. Дoктop дoлжeн был нaчaть пpиём c минуты нa минуту.

Вдpуг в пpиoткpытую двepь кaбинeтa выбeжaл бoльшoй cepый пoпугaй. В лaпe oн дepжaл мeтaлличecкую cтoлoвую лoжку. Cтpeмитeльнo пpoбeжaв дo кoнцa кopидopa, пoпугaй paзвepнулcя и пoбeжaл oбpaтнo. Лoжкa звoнкo бpяцaлa пo кaфeльнoму пoлу. Пocepeдинe пути пepнaтый ocтaнoвилcя и зaopaл: Бляхa-мухa!. Пoтoм pacпушил хoхoлoк нa гoлoвe, пoклoнилcя, выдepжaл тeaтpaльную пaузу и oтпpaвилcя дaльшe, бpяцaя лoжкoй.

Cлeдующую ocтaнoвку oн cдeлaл вoзлe кoтa: Тяжёлый cлучaй! Глиииcты!

- Пoмилуйтe, кaкиe глиcты? - вoзмутилacь хoзяйкa кoтa - мы дeлaли пpививку.

Нo пoпугaй был ужe вoзлe юнoши c coбaкaми. Пoчeму бeз бaхил? - Изpёк cтpoгим кoмaндным гoлocoм, пocтучaл лoжкoй пo coбaчьeй лaпe и oтпpaвилcя дaльшe. Зaвидeв мaлeнькую coву, пoпугaй пpишёл в пoлный вocтopг. Oн иcпoлнил чтo-тo вpoдe pитуaльнoгo тaнцa, a пoтoм пpинялcя дeклaмиpoвaть: Жилa-былa Куppoчкa Ppябa. Ппптиччкa тaкaя

- Мapинa, oпять у нac Пpaпopщик cбeжaл, - пocлышaлocь из кaбинeтa вpaчa. Cлeдoм выcкoчилa, видимo, тa caмaя Мapинa, пoдхвaтилa пoпугaя и унecлa.

Пepвым пpишёл в ceбя кoт. Вcтpяхнувшиcь, кaк oн нaвaждeния, oн выpaзитeльнo пocмoтpeл нa coбaк.

- И чтo этo былo?

Coбaки пepeглянулиcь, фыpкнули oднoвpeмeннo и paвнoдушнo oтвeли взгляд. Пoпугaй. Чтo c нeгo вoзьмёшь.

Автор - Людмилa Зaйцeвa

— Кать, ну почему ты не следишь за ней? Я же сто раз просил, чтобы у меня в столе ничего лишнего не было! Что за мутанты ушастые? — Никита махал перед лицом жены рисунком дочери.

— Это зайцы, — ответила супруга и, откусив от морковки, продолжила нарезать поджарку для супа.

— Да хоть бегемоты! У меня там документация, чертежи, всё разложено по порядку! А если я заказчику вместо сметы этих зайцев отправлю, как, думаешь, он отреагирует?

— Посмеется, наверное, — обернулась жена и улыбнулась своей самой милой на свете улыбкой с кусочками овощей на зубах. — Ты постоянно кладешь всякие бумажки в стол, вот и ей хочется. Жалко тебе, что ли?

— Да ну тебя, — он хлопнул дверью и направился в комнату дочери. — Оля-я-я! Я сколько раз говорил, чтобы ты в мой стол не лазила? — появился отец на пороге детской комнаты.

Пятилетняя Оля сидела на полу, задумчиво меняла местами головы динозавров и кукол и делала вид, что не понимает, о чем речь. Отцу пришлось войти в комнату и сесть напротив своего потомка с косичками.

— Я не хочу портить стол и врезать замки, но, если ты продолжишь мне подкладывать свои рисунки, я это сделаю, — строго посмотрел он на дочь, но та не подняла глаз, продолжая играть. — Слышишь меня? Стол ― для взрослых. Не нужно туда ничего класть. Я ругаться буду, — он отобрал тираннозавра с шикарным бюстом, и только тогда дочка подняла на него красное от стыда лицо.

— Прости, пап, я не буду больше…

— Хорошо, — все еще борясь с раздражением, улыбнулся Никита и вернул игрушку на место, а затем покинул комнату.

***

— Тебе точно нужно ехать? — схватила Катя за руку мужа, когда тот складывал документы в портфель. — Я смотрела прогноз: там, где вы будете ехать, до минус шестидесяти передают. А если машина встанет? Я в интернете читала, как люди замерзают насмерть прямо на дороге...

— Кать, ты интернет меньше читай ― жить станет проще. Лучше рубашку мне погладь.

Никита закончил разбираться с портфелем и, прежде чем закрыть его, отправился за паспортом.

— Почему на самолете нельзя? — не отставала жена, раскладывая гладильную доску и пытаясь одновременно попасть адаптером утюга в узкие ноздри розетки. Когда она волновалась, то всегда включала режим многозадачности, с которым справлялась как старенький смартфон — кое-как.

— Потому что фирма мне не оплачивает перелет, раз у нас машина все равно едет на объект, — он объяснял это таким тоном, каким врач объясняет пациенту, почему нельзя заниматься самолечением при диабете.

— Давай сами билеты купим!

— Ну и смысл тогда мне в эту командировку ехать? Ради билетов?! — вспыхнул Никита, запихивая паспорт и закрывая портфель. — Всё, закрыли тему.

Через пятнадцать минут он уже был по ту сторону двери. Они даже не успели посидеть на дорожку, так сильно он спешил. Катя поежилась, словно ощутила дуновение морозного ветра, и без всякой надобности пошла готовить вторую кастрюлю супа.

***

— Всё, ля! Приехали, ля… — ударив по рулю, водитель откинулся на спинку сиденья, когда машина начала отрывисто хрипеть и задыхаться.

— В каком смысле — приехали? — выдавил из себя Никита, глядя на пустую трассу, уходящую в белое марево горизонта.

— В прямом, ля! Вот тебе и присадки в топливо, ля…

После этих слов грузовик в последний раз кашлянул, дернулся, проехал накатом несколько метров и уснул.

— Мне в девять надо уже быть на месте! — глянул Никита на электронные часы, закрепленные на панели.

— Ага, будешь. Вот только не знаю, в каком виде и в какие именно девять. Возможно, в девять утра и в виде эскимо.

Закутавшись поглубже в пуховик и натянув рукавицы, шофер выскочил из кабины, оставив Никиту наедине со своими мыслями. Мужчина глянул на быстро разряжающийся телефон и понял, что сеть в этих краях ― такое же редкое явление, как, скажем, ананасы.

Через час, когда мороз принес отнюдь не новогодние подарки, а ощущение безысходности, Никита начал паниковать.

— Нет у меня связи со спутником. Не знаю я, как тут ездят машины, может, никто и не проедет мимо. Нет, у меня нет с собой специальных обогревателей и эскимосских костюмов, — лениво отвечал шофер на вопросы пассажира, когда тот вылез к нему на улицу.

— А что тогда будем делать? — приплясывая на месте, спросил Никита.

— Кабина не поднимается, фильтр не заменить. Сейчас я дожгу еще полбаллона, и если кисель в баке не разогреется, то начнем жечь.

— Чего жечь? — испугался Никита.

— Всё, что под руку попадется, главное… — водитель не успел договорить, как снова сорвался на крик. — Всё, приехали, ля! — он с силой пнул паяльную лампу, — газ закончился. Теперь и огонь разводить нечем.

— Вы в первый раз, что ли, в таких местах?! — никак не мог поверить в безвыходность ситуации Никита, чьи конечности уже начинали превращаться в хрусталь.

— Второй. Я предупреждал начальство, что надо подождать, пока мороз спадет. А вы, думаю, сами знаете, как у нас, ля, бывает, — он посмотрел на Никиту своими заиндевевшими глазами. — Надо огонь разводить, чтобы не окочуриться.

— Так что будем жечь? — повторил Никита вопрос, глянув по сторонам и не обнаружив посреди степи ни одного дерева.

— Всё будем жечь, — подтвердил его подозрения водитель, — только у нас газ закончился раньше времени, ля. Нужна бумага или топливо какое.

Удача сегодня отвлеклась на что-то более интересное, совсем не обращая внимания на замерзающих путешественников ― Никиту и его неподготовленного водителя. Достав запасное колесо и обложив его какой-то ветошью из салона, водитель смочил тряпку остатками моторного масла, что нашел у себя в ящике, и попытался поджечь, но колючий ветерок то и дело задувал кисточку огня.

— Я видел у вас там целый портфель с бумагами, — обратился он к Никите ослабевшим голосом.

— Еще чего. Там оригиналы документов со всеми печатями. Проще замерзнуть прямо тут, чем приехать хотя бы без одного из них.

— Ты дурак, ля? Твоя мечта вот-вот сбудется! — не выдержал водитель.

Никита еще некоторое время постоял на месте, надеясь на чудо. Тем временем вечно сонное зимнее солнце уже падало под одеяло и собиралось как следует вздремнуть.

Забравшись в кабину, Никита непослушными пальцами достал из портфеля папку с документами. С белых страниц на него коршунами смотрели самые серьезные имена и автографы, которые только можно было представить. Никита судорожно выбирал самый безобидный из листов, надеясь сохранить не только жизнь, но и доверие начальства. Пока не наткнулся на солнце.

Удивлению и радости не было предела. Среди черного леса бездушных букв и цифр появилось самое настоящее лето: зеленая травка, синие облачка; почему-то красный дым валил из оранжевой печки кривого прозрачного домика, и всё это согревалось лучами овального желтого солнца. Казалось, что даже в кабине на пару секунд воцарился настоящий июльский зной.

— Эх, Оля, в стол нельзя, значит, а в портфель можно, — не без труда растянул в улыбке свои треснувшие губы Никита, а затем поцеловал рисунок и поспешил к водителю. Он столько раз ворчал на Олю, что та лезет со своей мазней, а тут впервые почувствовал стыд за свои слова и мысли. Ребенок, возможно, спас его. От этих мыслей слезы сами наворачивались, но тут же залепляли глаза полупрозрачным стеклом. Как же ему сейчас хотелось оказаться дома и извиниться за всё перед родными! Через пять минут небольшое солнце озарило участок трассы, где двое мужчин грелись в его лучах и купались в его магнитных волнах.

Вскоре удача искоса взглянула на черную копоть, поднимающуюся к небу, и решила-таки сжалиться над коченеющими страдальцами ― индейский сигнал был замечен.

Бригада спасателей приехала до того, как водитель открутил последний болт от пассажирского сиденья, чтобы бросить его в костер. Всё остальное, что можно было открутить или снять, уже было переварено голодным пламенем.

***

— Ну ты и тип, конечно, Верещагин! Как ты умудрился документы-то спасти? Я бы не раздумывая бросил их в топку в первую очередь, — восхищался по телефону хозяин фирмы, когда Никита добрался до места и рассказал о часах, проведенных на ледяном пороге смерти.

— Как можно, Пал Борисыч! Вы же сами говорили, что за эти бумаги можно головы лишиться…

— Ну не до фанатизма же доводить. Обратно самолетом полетишь. И еще… Ну, в общем, потом решим с твоей премией. Ты молодец!

***

— Ты идиот! — накричала Катя по телефону на мужа, когда он рассказал о произошедшем. — Я же тебя предупреждала, говорила, чтобы ты не ездил! Ты же мог… мог замерзнуть насмерть! Совсем насмерть, понимаешь?

— Кать, ну логично, что совсем насмерть, ― по-другому и не бывает. Но я бы все равно не замерз.

— Откуда такая уверенность?

— У меня с собой обогреватель был в виде солнышка. Оно меня и грело.

— Какого еще солнышка? Ты там точно мозг не отморозил?

— Точно, — улыбнулся Никита сам себе. — Ты можешь одну просьбу для меня выполнить?

— Да хоть сто… Господи, слава богу, ты живой. В жизни больше не поедешь никуда…

Он дождался, когда последнее ее слово растворится в тишине и только потом заговорил:

— На шкафу лежат ключи от стола, можешь открыть все ящики?

— Ящики? Так Оля только этого и ждет… Она же тебя в прошлый раз так и не послушала. Приедешь, а у тебя всё будет забито рисунками.

— Я надеюсь. И передай ей спасибо за солнце. Я до сих пор чувствую, как оно греет мои щеки.

— Странный ты какой-то. Но как хочешь. Я передам.

Александр Райн
Приглашаю вас в свой телеграм канал https://t.me/RaynAlexandr

Директор строительного магазина «Кузьмич» бил тревогу. Продажи падали, плохие отзывы на сайте оставляли даже модераторы, которые эти отзывы должны удалять; за последние две недели от корки до корки были исписаны три жалобные книги, одна вообще матерными стихами. Требовалось срочное и эффективное решение, но никто не мог его предложить. Сотрудники находились на пределе: хамили покупателям, строили козни друг другу, объединялись в кланы, распускали слухи.

— Я уже все перепробовал, — жаловался директор охраннице, когда очередной рабочий день подошел к концу.

— А что именно вы пробовали? — с искренним любопытством спросила девушка.

— Сначала ввел систему штрафов. Говорят, что нет ничего лучше, чем наказывать материально.

— И как, сработало?

Директор вздохнул, словно собирался раскусить капсулу с цианидом.

— Штрафов столько, что некоторые сотрудники уже передают их по наследству. Не помогает…

— А еще что?

— Отменил корпоративные скидки для нарушителей порядка.

— И?

— Подчиненные теперь просто воруют…

— Логично. Это всё?

— Я бы начал их увольнять, едрить-колотить. Таких охламонов нельзя держать в штате, но другие охламоны к нам не идут. А не охламонов мы не потянем, эх… — директор машинально схватил с полки бутылку, открутил крышку и хотел было отпить прямо из горла, но охранница его остановила и отобрала обезжириватель.

— Спасибо, — вытер потекший нос мужчина. — Как вы думаете… — он прочитал имя на бейджике сотрудницы, — Юлия, что я мог бы еще сделать?

— Ну-у-у, я бы посоветовала поднять зарплату, давать больше выходных, ввести мотивирующую премию.

— Ну вы скажете тоже, мотивирующую премию, — злобно усмехнулся директор. — А чего попроще?

— Можно организовать корпоратив.

— Кор-по-ра-тив? — директор причмокнул языком, словно попробовал это слово на вкус, и задумчиво почесал подбородок. — А что, мысль неплохая. Совместный отдых укрепляет дружеские связи, а видео и фотографии после таких мероприятий можно использовать как шантаж. Юлечка, вы гений! А не хотите за пятипроцентную скидку на обои провести это самое мероприятие?

— Легко, — подозрительно быстро согласилась Юлия. — Я их в нашем охранном агентстве каждые три месяца провожу.

— И как? Помогает? — еще больше воодушевился директор.

— Не то слово. За год моей службы ни один охранник не уволился. Трое, правда, оказались в реанимации…

Последние слова директор пропустил мимо ушей, представляя, как скоро всё наладится, и прибыль снова станет поступать в кассу магазина вместо чеков с возвратами.

— Только давайте что-нибудь бюджетное, но практичное. Я не собираюсь этих разгильдяев кормить суши или бифштексами. Нам важно, чтобы люди не животы набили, а стали настоящей командой!

— Не проблема. В понедельник жду вас всех вот по этому адресу… — Юля нанесла координаты на чек, который подняла с пола. Уборщица давно перестала наводить чистоту в зале и, наоборот, даже приходила мусорить в знак протеста.

Директор бросился было, чтобы расцеловать охранницу, но девушка схватилась за табельный перцовый баллончик. Мужчина вежливо откланялся и, перепрыгнув через кассу, убежал домой.

***

Через несколько дней, сразу после окончания рабочего дня, старый автобус, нафаршированный злыми и уставшими сотрудниками «Кузьмича», прибыл по указанному Юлей адресу. Взмыленные и сонные люди в своих лучших, но неглаженых нарядах лениво выкатывались из транспорта, а когда все оказались снаружи, в воздухе повис немой вопрос: «Что происходит?»

Перед коллективом магазина раскинулся какой-то странный пустырь. Неподалеку виднелись руины бывшего склада, разворованного до такой степени, что даже плиты перекрытия кто-то умудрился увезти на свои дачи. Рядом с пустырем торчала двухэтажная будка.

Двери автобуса захлопнулись, и машина, взметая клубы пыли, рванула с места, оставив перепуганных людей на растерзание неизвестности. Тут из ниоткуда появилась Юля. Охранница была с ног до головы облачена в какие-то камуфляжные тряпки, в руках она держала странное оружие, а поперек груди на ней висела гирлянда из ручных гранат.

— Юлия, что происходит? — дрожащим голосом спросил директор.

— Корпоратив, Ваше Обойшество. Пейнтбол — лучшее средство для поднятия командного и любого другого духа.

Директор хотел было извиниться перед коллективом за то, что обратился за помощью к этой сумасшедшей, но, заметив горящие каким-то животным энтузиазмом глаза подчиненных, передумал.

Через полчаса все сотрудники, включая маленькую и сгорбленную уборщицу Лидию Павловну, стояли переодетые в спецодежду. По совету Юлии директор надел три бронежилета и две маски, но его вид всё равно не вызывал спокойствия за его жизнь.

Люди поделились на четыре команды: «продавцы», «кассиры», «офисные» и «обслуга». В последней была только Лидия Павловна, но женщина не сильно переживала. По ее словам, она с радостью расстреляет всех. Особенно хотелось разукрасить физиономии бухгалтеру и снабженцу за то, что те не выделяют ей деньги на новую швабру.

Юля собралась было объяснить правила и рассказать о технике безопасности, но никто, кроме директора, ее не слушал: люди рвались «отдыхать». Копившаяся годами злоба требовала выхода. И еще до того как команды разошлись по своим позициям, каждый хотя бы раз пустил яркую пулю в своего ближнего.

Раздался сигнал, началась игра. Продавцы никак не могли договориться между собой: кто будет в обороне, а кто пойдет в атаку. По старой магазинной привычке каждый хотел получить «клиента» первым, ведь только так в «Кузьмиче» можно было заработать хоть что-то. У кассиров было проще: инициативу не проявлял никто. Как и обычно, из пяти человек работал кто-то один, и тот двигался медленно, как кассовая лента, ожидая конца очередного дня.

Директор требовал от офисных стоять грудью на его защите, но когда в очередной раз моргнул, понял, что стои́т совершенно один и никто в действительности не готов прикрывать его задницу. Снабженец, к тому же, умудрился украсть у него половину оборудования, а бухгалтер закрыл на всё это глаза.

То там, то тут периодически раздавались крики. Перепуганный директор старался двигаться под покровом теней и забивался в какие-нибудь углы. В одном из таких укрытий он нашел своего зама, целующегося с кассиром Козловой.

— Это еще что такое? — возмутился Кузьмич. — Служебный роман?

— Так ведь корпоратив же, — пожали плечами сотрудники.

— Согласен, — сказал директор и, выпустив в каждого по одному «патрону», отправился дальше.

Несколько раз на него из-за угла вылетала уборщица и старалась нанести удар прикладом. Угомонить ее удавалось только гранатами и обещанием купить новую швабру, если женщина начнет играть по правилам.

Иногда на горизонте появлялась Юля. Охранница и здесь выполняла свои обычные функции: защищала слабых и предотвращала хищение клубного оборудования, за которое была в ответе.

После первого раунда люди стали работать слаженнее, начали продумывать тактику и договорились о том, что нет смысла враждовать, а лучше всем вместе найти начальника и выпустить в него пару баллонов.

— Надо заканчивать! Они же меня прикончат! — налетел директор на Юлю, заметив, как подчиненные без стеснения обсуждают его расстрел.

— Но вы же сами хотели, чтобы они стали командой. Заслужите уважение, покажите, что вы готовы с достоинством вытерпеть отбитые органы. Ведь если вас не будут уважать подчиненные, то другие органы, нагрянув в ваш магазин, легко настроят против вас сотрудников, чтобы те сдали вас с потрохами. Не бойтесь, я прикрою.

Директор кивнул, и тут же ему в «лобовое стекло» прилетело два шарика, которые залепили весь обзор. Следующие пятнадцать минут полуслепой Кузьмич плелся за Юлей, как дрожащий хвост. Охранница ловко уклонялась от выстрелов и метко отстреливалась, чего не скажешь о начальнике. Ему пришлось туго, но мужчина вытерпел всё ради благополучия фирмы. И действительно, сотрудники стали его уважать, а кассиры даже пригласили в свою команду.

Корпоратив затянулся до глубоких сумерек. Только когда весь пар был выпущен, а краска насквозь пропитала людей, руины бывшего склада и ближайшие деревья, Юля объявила окончание мероприятия. В это время как раз подъехал автобус. Дорога домой была наполнена громким смехом, обсуждением игры и даже легкой романтикой. Директор «Кузьмича» сам не заметил, как влился в общую беседу. Люди подкалывали друг друга, ввязывались в дружеские споры и договаривались, как будут действовать в следующий раз, когда снова соберутся на полигоне.

— Спасибо, — шепнул начальник Юле и хотел было ее обнять, но та снова сделала вид, что тянется к оружию, и Кузьмич, улыбнувшись, отпрянул.

***

На следующий день в магазине прошла первая в его истории бесконфликтная смена. Волны негатива разбивались о крепкие камни спокойствия сотрудников. Даже когда клиенты ругались, что саморезы из «Кузьмича» не забиваются простым топором, а краска по дереву неравномерно ложится на клен, растущий в их дворе, продавцы спокойно проводили свою консультацию и не повышали голос.

В конце дня, сдав выручку, кассиры показали неплохой результат, а уборщица Лидия Павловна с широкой улыбкой на лице так натерла полы новой шваброй, что несколько человек навернулись.

Следующим утром директор на радостях пообещал, что если такая атмосфера продержится в магазине до конца месяца, то всем будет выдана минимальная премия и скидка на обои, а к концу отчетного квартала будет организован еще один корпоратив. Но в итоге, поругавшись дома с женой, сам не удержался и уже в следующие выходные позвал всех сотрудников на полигон.

Вскоре интернет и книга жалоб увидели первые положительные отзывы о «Кузьмиче».

Александр Райн

Подписывайтесь на мой тг канал, чтобы не пропустить новости о выходе книг и выступлениях https://t.me/RaynAlexandr

Эту семью я знала лично.

Одна из сестёр была моей учительницей в школе. Другая, с мужем и дочерью жила усадьбой по соседству.  С девчонкой мы сдружились, благо ровесницы и вообще, компания на той улице была славная и весьма озорная.

Мальчика Андрея я помню смутно. Мы редко брали его к себе в детскую банду, чаще он стоял за забором и наблюдал.

Однажды, это зимой было, собрались играть в снежки. Ну, как снежки... планировался бой, строились укрытия, засады, готовились снежные боеприпасы и варежки на сменку.
Обязательно варежки на резинке, поскольку уставшие в бою варежки прилипали к боеснарядам и улетали вместе с ним. А это существенно снижало аэродинамику снежка...Ну, в общем, не эффективно))

Мальчика на этот раз позвали с собой - не хватало личного состава и опасались численного превосходства противника.
Игра удалась.
До сих пор помню это чувство горящих щёк, щиплющего внутри носа морозного воздуха и слегка примерзших соплей восторга.
А ещё помню резкую боль в районе чуть ниже поясницы. Это называется -верхний наружный квадрант ягодиц.

Мальчик Андрей ударил меня какой-то хирургической хернёй - инструментом. Я не знаю как он называется, но похож на большие ножницы, чуть изогнутые и с лезвиями зазубренными.  Видела их мельком, когда он их выдернул. Вернее разжал, а я почувствовала, что такое горячая кровь по ноге в мороз и запомнила очень спокойный, любопытный взгляд Андрея, наблюдающего за моей реакцией. Ему было интересно.

Перепачкались в крови все, конечно.
И крику было, взрослые набежали, суетились.
Андрея увела его мама и больше я его не видела долгое время.
Боевое ранение зажило, недоумение, в силу детского возраста, прошло ещё быстрее.
Вопросов, а что это, собственно, за фигня такая - не было. Ребёнок же.

Моя подружка с мамой и папой вскоре переехали с той улицы, сменилась школа, и связь, как это водится у детей, потерялась.

Я б не вспомнила про это убийство, (начинала расследование я, а заканчивал и направлял в суд уже мой коллега), но пару дней назад встретила мальчика Андрея третий раз.

Про второй раз, аккурат, сейчас расскажу.

Когда приехали на место происшествия, потерпевшего не было. Его увезли в реанимацию.

Ну, казалось бы - если жив, то причём тут прокурорские следаки? Потерпевшие по их делам 99 % случаев лежат на месте происшествия. А если нет, то дело милиции. Как минимум в начале. Но иногда прокурор решал по- другому. Именно в силу обстоятельств произошедшего.

Выяснилось, что семья, жившая в этом доме, весьма красивом и ухоженном, мирно собирались поужинать. Кто- то постучался в двери, отец семейства вышел и не вернулся. Дочь обнаружила его на улице у дверей гаража, с ножом в животе, вызвала врачей.

Опера повыясняв, узнали, что врагов у мужчины не было, с соседями прекрасно уживались. На месте происшествия ничего не украли.
Смущала только пустая канистра  из-под бензина, которая валялась рядом. Она не принадлежала потерпевшему. Следов пальцев рук, пригодных для идентификации на ней обнаружено не было, все смазанные. Опрос соседей ничего не дал, никто ничего не видел и не слышал.
Классический глухарь.
А тут дочь с мамой из больницы вернулись и я узнала свою подружку детства. Наташа рассказала, что случилось и то, что отец без сознания, но шансы есть.

Возбудили покушение на убийство и стали ждать возможности поговорить с потерпевшим.
Я, честно говоря, не представляю как раскрыли  это преступление, если бы он умер сразу.
Но мужчина пришёл в себя и заговорил. Он сказал, кто и как ударил его ножом. А только потом умер. Сердце не вывезло.

Опущу хронологию поиска и прочего. Только привели мне для оформления задержания и допроса того самого мальчика Андрея. Вполне себе уже взрослого, очень жестокого и равнодушного социопата.
Он спокойно рассказал, что недалеко от дома потерпевшего у него заглохла машина - кончился бензин. Решил попросить в каком- нибудь ближайшем доме, благо район приличный, видно, что люди живут не бедные.
В первом попавшемся доме на звонок вышел хозяин и доброжелательно согласился налить в канистру бензина.
Андрей рассказал, что сразу узнал дядю Серёжу, бывшего соседа, который однажды выкрутил ему ухо и не пускал играть со своей дочерью и её подружками. Только вот дядя Сережа мальчика Андрея не узнавал. 
-"Он улыбался мне как насекомому!" -так мне пояснил задержанный. Андрея взбесило, что он не имеет значения для этого улыбающегося человека настолько, что тот его даже не помнит. Достал нож и ударил.

Я закончила допрос, потом передала дело другому следователю. Говорить Андрею, что дядя Сережа отлично его узнал, потому и нашли его, не стала.

Как и не стала спрашивать Андрея, а узнал ли он во мне ту девочку, которую как раз - таки, из энтомологического интереса, ударил хирургическим инструментом.

Видела, что не помнит.

Ефим Абрамович просыпался ровно в шесть утра. Без будильника. Кряхтя, поднимался с кровати и, шаркая тапочками, шел на кухню. Включал чайник, затем заваривал чай или кофе ( по настроению), молча  выпивал. В свой старенький портфель клал термос, пару бутербродов и выходил из дому. Так он священнодействовал на протяжении  тридцати  лет. Выйдя  во двор , здоровался с отдыхавшим на лавочке дворником, татарином Ахметом.
- Что, Ахмет, перерыв ?
- Салам аллейкум! Доброго дня ,Ефим Абрамович ! Да, намахался...
Довольные друг другом, расходились. Ровно  без пятнадцати семь Фима  был на работе. Открыв ставни и двери, вынес на улицу маленький столик, пару крепких табуреток и сел ждать почту. Рядом остановился трамвай. Двери открылись и водитель громко закричал:
- Ефиму Абрамычу,пламенный привет! Какие новости ? Что пишут в газетах?
- Сема,я вас умоляю, что они могут написать? Раньше "Литературка" выходила на 12 страницах,а стоила один рубль. А теперь? Они делают газету на одну страницу, а цена 12 рублей. Так что можно написать на одной странице и за такие деньги ?
Двери закрылись и трамвай покатил дальше. Привезли почту. Фима разложил свежие газеты, журналы и сел пить чай. Покупатели подходили, выбирали  прессу, клали деньги на маленькую тарелочку, брали сдачу и уходили.
- Фима, с добрым утром, дорогой !
- Абрамычу наше с кисточкой !
- Фима, скажи пожалуйста, ты уже слышал эти новости ?  И что ты по этому поводу себе думаешь? - слышалось со всех сторон.
Ефим Абрамович степенно поворачивался и отвечал каждому. Пришла  Фира, бывшая одноклассница и единственная любовь Фимы.
- Фира, что ты каждое утро ходишь и молчишь? Если я тебе нравлюсь, так ты хотя бы скажи об этом.
Но Фира молча поставила на  столик блинчики и ушла. Фима благосклонно проводил ее взглядом своих черных,пронзительных глаз.
В молодости он был очень интересным. Как все еврейские мальчики- старательным и послушным. Папа у Фимы был портной, а мама делала шляпки. Ах, какие это были шляпки! Вся Молдаванка гордилась шляпками от мадам Фридман. Фима тоже должен был стать либо портным, как папа, либо научиться делать шляпки ,как мама.
Когда Фиме исполнилось семнадцать  лет, он познакомился с девочкой Фирой и стал мечтать, как они поженятся и будут жить. Вопреки его ожиданиям, Фира к его чувству отнеслась равнодушно. Фима недоумевал. Он пришел к маме и рассказал ей о своей  неразделенной любви.  Мама тут же сказала:
- Фи, мой мальчик. Не переживай. Этого товара в Одессе навалом и завтра ты встретишь ту, которая ответит на твою любовь.
Фима тяжело вздохнул. Он любил свою маму, но мама не полюбила Фиру, потому что та не ответила на чувства ее сына.
Потом Фима оказался в армии. На флот его не взяли-не вышел ростом . Он попал служить в железнодорожные войска. Ему там очень понравилось. Каждый вечер на вокзал привозили много посылок, бандеролей, газет и журналов, которые нужно было отправить по назначению. И так за эти два года Фима втянулся , что, когда пришел приказ о его демобилизации, он растерялся. "Как уволиться? Зачем ?"
По приезде в Одессу, направился в отдел кадров "Союзпечати" ,и попросил дать ему работу. Предложили  газетный киоск. Когда Фима пришел домой и обо всем  рассказал родителям, сказать, что с ними случился шок, таки значит ничего не сказать. Папа кричал, что Фима позорит фамилию Фридман, а мама говорила, что ее внуки обречены на нищету.
- Человек должен иметь ремесло в руках. А уважающий себя и родителей еврейский мальчик должен получить настоящую профессию. Он должен быть либо стоматологом, либо адвокатом,- в слезах,говорила мама.
- Учись на ювелира, если тебе не нравится, что я шью брюки,- в отчаянии говорил папа.
Но, единственное, с чем согласился Фима, так это то, что он будет работать и учиться. Заочно и чуть позже.
Родители поохали, повздыхали, но делать нечего. А сам Фима остался доволен . Через полгода его  знала если  не вся Одесса, то Молдаванка так точно. К нему приезжали специально,чтобы посмотреть как он работает. Киоск былукрашен всевозможные открытками, флагами, привезенными знакомыми моряками из разных стран, а сам Фима никогда не сидел внутри - он сидел на стульчике рядом и торговал.
Проезжающие мимо машины тормозили рядом .  Водители желали  доброго утра и удачной торговли. Его угощали рыбой и домашними котлетами, арбузами и виноградом. Фима все подарки складывал , а когда местные ребятишки бежали из школы,  угощал их .
Однажды  нагрянула ревизия. Он невозмутимо сидел на стульчике  рядом с киоском, в котором в поте лица трудились ревизоры. Вечером к нему пришел  его друг Хаим.
- Фима, как прошла ревизия ?
- Они сделали мне недостачу в три рубля. Разве это недостача? Ты помнишь Моню? Моню, который жил напротив тюрьмы ? Так вот, у него таки была ревизия ,  и последние лет пятнадцать он прожил напротив своего дома. Вот это была недостача,я тебе скажу. А тут-три рубля. Даже говорить стыдно.
Жизнь катилась дальше. Фима по-прежнему сидел у киоска  и продавал прессу. Конечно же, ни в какой институт  он не поступил. На учебу у него просто не оставалось времени. На работу  приезжал рано утром,  уходил почти в полночь, потому что к нему все время шли люди. Не столько купить, сколько посидеть рядом и поговорить за жизнь, как говорят в этом южном городе, где почти все знают друг друга в лицо.

Проработав в любимом киоске много лет, находясь  все время среди большого количества людей, Фима умудрился ни разу не заболеть . Его благополучно миновали сезонные эпидемии гриппа, привычная для всех южан гипертония и наследственная склонность к сахарному диабету ( им когда-то  болела мама ). А тут недавно, после знойного летнего пекла, толпы курортников, оголтело требующих кроссворды, обзорные географические карты, значки и календари с видами любимого города, Фима вдруг почувствовал себя как-то неуютно. Во рту появилась сухость,  кружилась голова и темнело в глазах. Он тоскливо сидел на скамеечке  и с каждой минутой ему становилось все хуже и хуже. К вечеру пришел  друг Додик и, взглянув на Фиму, сказал:
- Мне кажется, тебе скоро таки придется заказывать белые тапочки, если ты немедленно не пойдешь к врачу.
- Я не могу уйти. Я жду вечернюю почту.
-  Я тебя умоляю, какая почта ? С твоим некрологом ? Иди,я их дождусь.
И Фима, вдруг отяжелев, еле-еле поднял тело со скамейки.
Поликлиника была через дорогу и его тут же осмотрел местный терапевт Жорик Цатурян.
- Жора, скажи что со мной, и я пойду на работу.
- Фима, я скажу что с тобой, но ты поедешь в больницу.
- Я?
- Поверь мне, Жорик еще никогда в жизни не ошибся. У тебя пневмония, то есть- воспаление легких. И я сейчас сам отвезу тебя в больницу.
И Фима смирился. Он закрыл киоск и позвонил на базу. Там заохали, запричитали, но он велел не беспокоиться, мол, через неделю все будет в порядке.
Через час, лежа на прохладных простынях, уныло смотрел на капельницу и считал капли, также уныло капающие в его опавшую вену. Было паршиво. К ночи поднялась температура, прибежал дежурный врач, Фима бредил и ничего не понимал. Ему делали уколы, снова ставили капельницу, время от времени измеряли температуру и давление, прослушивали легкие и сердце. Появилась одышка, лающий кашель, тут же принесли кислородную подушку, подняли  на кровати и надели маску.
Наблюдая за всем происходящим как бы со стороны, мысленно прощался с белым светом , готовясь уйти в вечность. К своему стыду не знал ни одной молитвы, кроме слов "Господи, спаси и сохрани", которые в бреду то ли проговаривал вслух, то ли произнося мысленно и, давая клятву и себе и Христу, что если останется жить, пойдет в церковь и на коленях будет просить прощения за свое невежество.
К утру Фиме стало легче, он задремал. Днем температура упала, а к ночи все повторилось. Как и накануне,  сновали неслышно врачи и медсестры,  снова были уколы и капельницы, кислород и страх,что умрет. Так продолжалось трое суток.
В палату  заходила старшая медсестра, шепотом передавала  приветы от  многочисленных покупателей, друзей и просто знакомых. Впервые увидев киоск закрытым, народ заволновался и ринулся к телефонам. В кабинете у зав.отделением  скопилось изрядное количество лекарств, продуктов и цветов. К Фиме рвались в палату,но туда пока никого не впускали.
Фира, как обычно, перешла дорогу и пошла по направлению к киоску.Подойдя ближе, увидела, что тот закрыт. Сердце непривычно сжалось и она вдруг испугалась."Как же так...я столько лет прихожу сюда, а мы толком и не поговорили...Вернее,говорил он, а я молчала." Все как тогда, когда в семнадцать лет Фима сказал ей о своей любви, а она,  испугавшись, убежала и отвергла его чувства, хотя он ей нравился .Стояла на тротуаре и не знала,что делать и куда идти. Рядом остановился трамвай.
- Мадам Фира, шо вы стоите как столб? Садитесь, я отвезу вас в больницу. Там сейчас ваш Фима и, может быть, уже умирает, дай Бог ему здоровья. Садитесь быстрее. Трамвай вам не такси и у него таки есть свой маршрут и расписание.
И Фира поехала в больницу. В отделении ей строго- настрого наказали больного  не волновать, а лучше посидеть тихонько, пока он спит.
- Приходите завтра и принесите для него куриный бульон и паровые котлеты.Да, и еще. Ему сейчас нужно пить много жидкости. Соки, чай. Лучше травяной- с мятой, чабрецом, шалфеем.
Фира, сама худенькая, увидев Фиму, ахнула. За эти трое суток он осунулся, похудел, лицо было пепельно-серое , а вокруг губ проступала синева, характерная для воспаления легких.
- Фира, ты снова плачешь? Я что, умер?
- Нет,Фима, вы еще здесь, а я плачу от счастья, чтоб я так жила!
- Ну тогда скажи мне, где здесь регистрируют браки и я начну жить достойно.
- Ай, бросьте, что вы такое говорите ?
-А ты думала,что здесь выдают только свидетельство о смерти?
- Я ухожу.
- Как это ухожу ?
- Приду вечером и принесу вам клюквенный кисель и котлеты.
- Сходи ко мне домой и скажи где я .
- Уж все знают,где вы .
Фира ушла. А Ефим Абрамович лежал и думал  о женщине, которую так и не смог толком ни расположить к себе, ни забыть с годами. Вспомнилось и его неловкое признание и как она вдруг заплакала и сказала:
- Дурак какой-то... я еще маленькая.
А он недоумевал, почему же она  маленькая, ведь им уже по семнадцать и через год можно было пожениться. Вспомнил, как его мама, эта самая лучшая в мире мама, сказала:
- Фи, сынок, не переживай. Этого добра в нашем городе навалом !
Но для Фимы этого добра за всю жизнь так и не нашлось, потому что он не смог забыть печальные, цвета агата глаза Фиры. А спустя годы, она стала приходить к нему на работу,  оставляла на столе еду и также молча уходила. Почему он ей ничего не сказал? Обиделся ? Гордым был? Какая глупость, эта наша юношеская самоуверенность и чрезмерная мнительность. Годы прошли,  и вот он заболел. И она пришла. И снова молчит. А он, старый поц, что он понимал в этом молчании. И так, коря себя и перебирая  оставшуюся за поворотом жизнь,  незаметно уснул. А когда вновь проснулся, Фира была в палате. Бесшумно ходила от раковины к столу .Наполнила  тарелку свежими фруктами, поставила астры в вазу, накрыла полотенцем кастрюльку с бульоном и котлетами,чтобы не остыли.
- Фира,- еле слышно сказал он,- ты выйдешь за меня замуж?
Она присела на стул у его кровати :
- А вам это очень нужно?
- Ты же знаешь,что ты-моя любовь с первого взгляда. И я думаю,что ты  ко мне неравнодушна. Почему я так думаю? Потому что ты тоже одна. У нас будет семья, Фирочка, хорошая семья. Это единственное, чего я сейчас хочу. Мы оба наделали много ошибок, но я хочу все исправить. Ты согласна ?
- Не знаю...как-то страшно,в таком возрасте.
- Чего ты боишься? Да, нам не двадцать лет, так это же хорошо. Жизнь и тебя, и меня многому научила.
- Можно мне подумать?
- Подумай, Фирочка, подумай. До вечера.
- Как до вечера ?
- А другого срока я тебе не дам. И перестань мне "выкать". Завтра я буду твоим мужем.
- Завтра у вас три капельницы и шесть инъекций, легкий массаж и пять шагов по палате в сопровождении медсестры. Так сказал доктор.
Фима держал Фиру за руку и думал о том, как  боится ее потерять. Но сон вдруг снова  навалился на него с такой силой, что он, еле-еле ворочая языком, прошептал:
- Не уходи, останься...
Через месяц Фира таки стала мадам Фридман и, вместе с мужем  принимала поздравления и пожелания счастливой жизни от благодарных жителей Молдаванки, на глазах которых прошла вся их жизнь.
Фима, как всегда , проснулся в шесть утра. И без будильника. Чтобы не разбудить жену, спавшую в другой комнате, тихонько встал и пошел на кухню поставить чайник.
На столе стояла тарелка с его любимыми, еще теплыми оладьями с корицей, а на плите горячий чайник, заботливо накрытый полотенцем.
" Хорошо таки быть достойным человеком..."- улыбаясь, подумал Ефим Абрамович.

Автор - Светлана Ковалева 2

На судьбофон Хлебова поступила срочная заявка: «Требуется подкрепление». Его сняли прямо с объекта, заменив каким-то несуразным новичком.

Обычно за техниками судьбы закрепляют максимум семь человек. В некоторых случаях, где вместе проживают множество родственников, доходит до восьми, но вот чтобы за клиентом было закреплено больше одного техника, — такое встречалось крайне редко.

Поэтому случай с Ольгой Прокофьевной Набекрень был из ряда вон выходящим. За ней было закреплено двенадцать техников, а Хлебов должен был стать тринадцатым в этой чертовой дюжине.

Не успел он перекинуть ногу через распахнутое настежь окно, как его тут же остановил чей-то громкий шепот:

— Не наступай на пол!

— Это еще почему? — удивился Хлебов и подался было вперед.

— Ты глухой, что ли?! Не наступай, пока не высохнет! — зашипели на него с разных сторон, и техник послушно вернулся на подоконник.

— Да что происходит? И почему вы шепчетесь?

— Она полы только недавно вымыла, и нельзя, чтобы она нас услышала, — доносились голоса со всех сторон.

— Вы шутите? Мы техники судеб, нас не видно и не слышно.

Хлебов спрыгнул с подоконника и уверенно пошлепал в центр комнаты. Он успел сделать два или три шага, прежде чем услышал тяжелый, как приговор судьи, голос:

— Если это нечистая сила, то у меня есть чистящее средство.

«Быть не может, — подумал про себя Хлебов, — идиотские шутки какие-то». Он сделал еще шаг, и в нос его ударил «Мистер Мускул», причем буквально. Огромных размеров женщина в переднике выросла посреди комнаты. В руках она держала средство для мытья полов и шабру с тряпкой, которая напоминала размерами парус какой-нибудь бригантины.

— Вы что, видите меня? — спросил Хлебов и хотел было помахать рукой перед лицом женщины, но тут понял, что уже держит ведро с водой и швабру.

— Мыть от окна к выходу, — послышалось в ответ. — Через пятнадцать минут проверю.

Опустив ведро на пол, Хлебов дрожащими руками достал из кармана баллончик с сонным газом и распылил в лицо клиентки. Ольга Прокофьевна зевнула с таким наслаждением, что Хлебов не удержался и зевнул в ответ, отчего челюсть его свело.

Порции газа хватило только на закрытие одного глаза госпожи Набекрень. Вторым она продолжала бодрствовать и следить за порядком. Хлебову ничего не оставалось, кроме как начать уборку, за которой он провел остаток ночи, так и не выполнив ни одного задания. Только когда квартира засияла чистотой, Набекрень потеряла к технику всякий интерес и улеглась в кровать.

На следующую заявку Хлебов прибыл уже со сменной обувью. Квартира Ольги Прокофьевны напоминала стратегический объект. Техники были поделены на бригады, работали с чертежами и профессиональным инструментом, а на головах носили каски.

— Так она видит нас или нет? — спросил Хлебов у одного из коллег.

— Понятия не имею. Может, и не видит. Но ее пылесос способен всосать плохую ауру, а утюг разглаживает негативные волны. Мы стараемся, но с каждым годом все сложнее.

Он не врал. Эта женщина никак не поддавалась на уловки судьбы и легко меняла ее по своему усмотрению. К примеру, утром она должна была сломать мизинец о ножку кресла и отправиться на рентген. Но вместо этого Ольга Прокофьевна сломала мизинцем ножку этого самого кресла, а затем починила и заодно перетянула старую мебель.

Начальство давило на техников и требовало результатов. Хлебов, как и все остальные, получил предупреждение и был на грани понижения зарплаты. А еще, как назло, судьба у женщины была очень непростая, и было очень неприятно, что плевать она на это хотела.

В тот вечер, когда бригада техников получила задание, гласившее, что Набекрень должна стать жертвой преступления, уволились четверо. Только отчаянный идиот мог решиться нанести удар женщине, способной поменять смеситель, не перекрывая воду и не намочив при этом фартук. Обман Ольга Прокофьевна чувствовала по запаху, а любые разводы лечила интенсивным втиранием уксуса, будь то зеркало в ванной, одобрение микрокредита или разрыв брака с целью подлой выгоды. Телефонные мошенники никогда не набирали ее номер, а если звонил робот, то, вопреки программе, он начинал диалог с извинений и просил не горячиться.

Когда стало понятно, что с виртуальными разбойниками каши не сваришь, пришлось думать насчет классических. Сексуальных маньяков отмели сразу. Тяжелоатлеты подобными вещами не занимались, а другие весовые категории попросту не рискнули бы, даже действуя в команде.

В работе техников, как и в любой другой, есть свои лазейки, а поскольку характер преступления не был обозначен, интерпретировать задание можно было по-разному. Хлебов выступил с инициативой и предложил самый безопасный вариант — воровство.

Пока Набекрень находилась на службе, любой человек мог легко попасть к ней домой и стянуть что-то без риска для собственного здоровья. Никакой сигнализации в маленькой квартирке не имелось, и вор мог проникнуть при помощи обычной фомки.

Один из техников по фамилии Микробов предложил своего подопечного, вора Ирискина, которого не было жалко и у которого весь распорядок дня состоял сплошь из преступлений. Ирискин являлся мастером спорта по негодяйству. Он мог обворовать детский дом, подделать подпись слепой матери в завещании и съесть последнюю котлету, даже не моргнув. Для такого подонка обворовать одинокую женщину — то же самое, что не заплатить за проезд, — легко и просто.

Личный техник Ирискина явился ему во плоти и представился давним знакомым, а затем поведал о некоей квартире, в которой полно золота. Глаза вора загорелись, он без конца облизывался, как таксист, узнавший, что в его городе будет проходить чемпионат мира по футболу. Трудно было не согласиться.

Набекрень ушла на работу с первыми лучами солнца, заперев дверь на один оборот ключа. Ирискин выполз из тени мусоропровода, как таракан, и без предварительных ласк сунул фомку прямо в зазор между косяком и дверью. Раздался хруст. От косяка отвалился кусочек дерева.

Через секунду вор стоял на пороге пустой квартиры, даже не подозревая, что за ним с замиранием сердца наблюдают девять человек. Ожидая шоу, кто-то из техников даже принес еду и напитки.

Ирискин сделал шаг и на минуту ослеп от царящей внутри чистоты. После того как зрение вернулось, он повернул голову и увидел коробку с бахилами и надпись: «Оставь грязную обувь всяк сюда входящий». Изумленный вор проигнорировал просьбу и проник вглубь жилья, напоминающего келью: деревянная кровать без матраса, окна без штор, старый холодильник, кресло и книжный шкаф. Шестое чувство Ирискина подсказывало ему, что это подстава. Это же шестое чувство ему потом отбили так, что он неделю мог направлять им корабли в тумане. Ну а пока вор осматривался. Золото в большом количестве действительно нашлось, вот только радости оно как-то не принесло.

Кубки, медали и оливковые ветви за первые места по кикбоксингу, айкидо, дзюдо, греко-римской борьбе, ММА, водному поло и шахматам занимали два ряда полок и были получены в одни и те же годы. Напрашивалось несколько выводов: либо здесь проживает организатор Олимпийских игр, либо человек, способный поставить мат в четыре хода на татами.

Несмотря на страх, Ирискин сгреб кубки в мешок и отправился на кухню, желая подкрепиться.

Техники беззвучно кричали, умоляя как можно скорее уносить ноги, но мужчина не слышал их, а в плохие предчувствия, которые ему насылали служители судьбы, не верил. В холодильнике он обнаружил одинокий печеночный торт. Вор никогда бы не стал есть такое, но во время работы у него всегда разгорался аппетит. Поморщившись, он откусил от блюда прямо с общей тарелки. На секунду мир куда-то исчез. Целая палитра ощущений ворвалась в сознание мужчины и разнесла его на атомы. Нежный, насыщенный и совершенно сбалансированный вкус вызывали восторг и даже легкие галлюцинации. Казалось, что этот торт приготовили ангелы на солнечных лучах из радуги и нектара амброзии. Ирискин кусал еще и еще, не в силах остановиться; он поедал торт, как жадный ребенок, не желающий делиться с друзьями на дне своего рождения.

— Возьмите нож, — раздался звук, напоминающий сигнал прибытия лайнера в порт.

В зеркальном отражении холодильника перемазанный майонезом Ирискин увидел взгляд, переполненный спокойствия и сочувствия.

В этот момент техник Хлебов понял, что в следующем месяце придется потуже затянуть поясок. Рок судьбы преследовал Ольгу Прокофьевну как мог, но женщина предпочитала ритм-энд-блюз.

— А вы разве не на работе? — спросил Ирискин с той же интонацией, с какой студент консерватории просит прикурить у хулигана в подворотне.

— Я работу на дом взяла, — холодно ответила женщина.

— Вы же вроде уборщица, — сглотнул вор.

— Я могу следить за порядком дистанционно, — показала хозяйка квартиры на рацию и, нажав кнопку, сказала: «Приём».

В ответ тут же раздался голос: «У нас всё чисто, рабочие трудятся очень аккуратно, ни одна соринка мимо не упала за время вашего отсутствия, будьте спокойны», — продрожал голос в трубке.

— А кто там на связи? — спросил Ирискин.

— Директор цементного завода. Садитесь за стол, я вам наложу, — сказала Набекрень и ласково подняла вора за шкирку, чтобы обуть его в бахилы.

Ирискин вынул было фомку и сделал грозное лицо. Ольга Прокофьевна поблагодарила его и, забрав оружие, достала им из своего зуба кусочек мяса, а затем усадила вора за стол и подала ему порцию торта и вилку. Но у Ирискина кусок в горло не лез.

— Я так полагаю, вы ко мне на урок пришли записаться? — спросила женщина.

— На урок?

— Да, на кадриль. Я подавала объявление. Иначе зачем еще вы можете быть здесь в шесть тридцать утра. Вы ведь очень хотели научиться танцевать и не дождались меня, а на телефон звонить постеснялись, я правильно понимаю? — спросила хозяйка квартиры. Отрицательного ответа здесь в принципе не существовало, и Ирискин кивнул. — Вставайте, начнем, — забрала Ольга Прокофьевна тарелку у гостя и тазом отодвинула огромный стол.

— Хлебов, есть какие-то идеи? — спросил один из техников.

— Нет. Но может, он ее схватит за какое-то непотребство.

— Не дотянется. Руки коротковаты. А вот если она вдруг на него наступит… Тогда нам придется писать объяснительную, а Микробов без своего клиента останется.

Микробов хоть и не жалел Ирискина, но от волнения стал дергаться и заламывать пальцы.

Набекрень достала из кухонного шкафа старый музыкальный центр и нажала на кнопку. Комнату тут же заполнили басы какого-то ритмичного трэпа.

— Прошу прощения, по средам у меня занятия по тверкингу, — сказала женщина и переключила музыку.

«Тверкинг?» — задал немой вопрос Хлебов, глядя на техников, и те обреченно закивали.

Несмотря на свой грозный вид и комплекцию бронепоезда, Ольга Прокофьевна двигалась легко и изящно. Она порхала и кружила, как мотылек возле костра, а в этом костре горело полено по фамилии Ирискин. Он двигался неуклюже, не попадал в ритм, потел, будто занятие проходило в бане, а еще ноги в бахилах постоянно разъезжались на зеркальном полу. Но Набекрень это не смущало. Она постоянно ускоряла темп, отбивала ритм и крутилась так, что, казалось, разгоняла ход земли. Когда вестибулярный аппарат Ирискина напомнил хозяину, что тот не космонавт и перегрузы могут убить, вор упал на пол и заплакал. Набекрень бросила ему на грудь фомку и предложила вернуть с ее помощью дверному косяку прежний вид.

— Как закончите, я научу вас делать печеночный торт, а потом запишу на следующее занятие.

— Микробов, он же не придет на следующее занятие, так? — с надеждой спросил Хлебов.

Техник Ирискина достал судьбофон и увидел семнадцать новых сообщений. Вору было суждено заниматься кадрилью восемь месяцев, не считая выступления на Дне семьи.

Когда вор закончил с возмещением ущерба и вернул все награды на место, Набекрень отпустила его, а сама отправилась на вторую работу.

— Ну и что мы будем делать? — спросил Хлебов, когда стало ясно, что Ольга Прокофьевна — полный антоним слову «жертва».

— А ничего не будем! Он справился! — заявил кто-то из техников дрожащим от радости голосом. — Украл медаль. Вернее, забыл выложить.

Техники проверили свои судьбофоны и, убедившись, что рядом с заданием стоит зеленая галочка, облегченно выдохнули.

Хлебов тоже расслабился. Наконец-то можно было возвращаться к своим заботам и проблемам. Но перед уходом всё же спросил:

— Так какую медаль он в итоге стянул?

— «За волю к победе».

— Больше похоже, что он ее заслужил.

Через неделю судьба снова взывала к Хлебову: Ольга Прокофьевна должна была пойти на свидание.

рассказ из серии "техники судьбы"

Александр Райн
Добавляйтесь в мой тг канал, там я делаюсь рассказами, историями их жизни и рассказываю о выходе новых книг https://t.me/RaynAlexandr